На главную В раздел "Сиквелы, приквелы и вбоквелы"
На страницу книги "Phantoms"

"Comfort the Lonely Light" / "Утешься одиноким светом"

Автор: Gary A. Braunbeck

Переводчик: Мышь_полевая
е-мейл для связи с переводчиком


"Утешься одиноким светом и солнцем в его скорби.
Приди, словно ночь, ибо солнце ужасно, как правда,
А угасающий свет обнажает лишь жажду покоя,
О коем мечтает скелет - под плотью, на цветущую розу похожей."

Эдит Ситуэлл
"Уличная песня"


I

В голосе старушки, певшей на улице, Энди различил сильнейшую тоску; эта тоска наполняла его грудь, пока там не образовался плотный тугой комок, от которого стало больно. Господи, до чего же сладостно поёт! Однако, несмотря на все её титанические усилия, лишь немногие из прохожих бросали монеты ей в шляпу.

"Птичница", – сразу подумал он, вспомнив пожилую даму из "Мэри Поппинс", которая кормила голубей. Стоящая в нескольких метрах от него женщина, как и Птичница, всем своим видом излучала одиночество, а равнодушно пройти мимо одиночества Энди не мог никогда.

Он моргнул, когда какой-то прохожий задел его плечом и пробормотал в его адрес грубое ругательство. Утренняя хмурая толпа, спешащая по своим делам. Старушка была для них как будто невидимой. Какая жалость.

Ее пение теперь, казалось, стало ещё слаще. Привлечённый звуком дивного голоса, Энди подошёл ближе, игнорируя нетерпеливые толчки окружающих.

Красота этого пения совершенно не соответствовала её положению. Бездомные побирушки обычно являются сумасшедшими воющими пародиями на женщин, они кажутся увядающим отражением того величия, которым они могли бы обладать, если бы спиртное, жестокость, наркотики или бедность не схватили их за горло и не привели бы к падению. Одежда этой нищенки была старой и поношенной, но Энди был уверен, что она сейчас видит себя в самом великолепном и роскошном платье из тех, в которых когда-то выходила на сцену. Он содрогнулся: поразительное очарование этого голоса резко контрастировало с её внешностью и окружающей обстановкой. Он слушал, как она пела:

"Душу я свою, ангелы святые, вам, вам я отдаю,
Меня вы вашей силой спасите!"

Энди сразу узнал арию Маргариты из "Фауста", любимой оперы его матери. И улыбнулся про себя. Самые известные и достигшие совершенства мировые сопрано скорчились бы от зависти, доведись им услышать эту старую женщину.

Его улыбка стала шире. На мгновение перед ним возник образ матери, царствие ей небесное, сидящей в своём кресле-качалке в доме престарелых и слушающей оперные записи. Голова откинута назад, глаза закрыты – она целиком погрузилась в свою любимую мечту: быть оперной певицей. Эти воспоминания несли в себе оттенок горечи: его мать умерла в том доме престарелых, так и не осуществив свою мечту во внешнем мире. Хотя у каждого, Энди верил в это, обязан быть шанс – хотя бы раз в жизни должна исполниться мечта, какой бы маленькой она ни была и сколь кратко бы ни длился миг ее воплощения.

Энди встряхнулся, возвращаясь из прошлого в настоящее, и полез в карман за деньгами. Старушка их заслужила – если не за пение, то хотя бы за то, что дала ему возможность вспомнить мать без привычного чувства вины или раскаяния. Он старался удержать улыбку на лице, когда протягивал ей пятидолларовую банкноту. Ему не хотелось, чтобы пожилая женщина решила, будто он пожалел её.

"Лишь один раз в жизни", – подумал он.

Старушка прекратила петь. Она повернулась, посмотрела ему прямо в глаза и схватила обеими руками его запястье. Она оказалась намного сильнее, чем можно было предположить, глядя на её хрупкую фигурку.

– Что-то не так? – спросил Энди.

– Рауль, – прошептала она, пристально вглядываясь в его глаза.

Боль в груди Энди смешалась со страхом. Он знал, что многие люди, волею судьбы оказавшиеся на улице, находятся в здравом уме лишь наполовину, а некоторые, быть может, и того меньше, но он никогда не предполагал, что сам окажется так близко к сумасшедшей – если только она действительно была таковой. Глядя в её глаза – самые ласковые голубые глаза из всех, какие он когда-либо видел, – он задавался вопросом, может ли безумие в конечном итоге замкнуться само в себе и казаться доброжелательностью – потому что именно это он и видел в её глазах. Доброту. Сердечность. И пустоту.

– Прошу прощения? – произнёс он.

Она хихикнула и выпустила его руку.

– Извините. Вы мне просто кое-кого напомнили.

– Рауля?

– Господина виконта Рауля де Шаньи, если быть точным, – ответила она, произнеся титул виконта по-французски. – Он был... моим другом. Это было очень давно, – она посмотрела вниз, на свою руку, и увидела деньги. – Почему так много? – спросила она.

Ему потребовалась какая-то секунда, чтобы придумать ответ.

– Вы очень хорошо поёте.

– Голубчик, я пою так все утро, и никто не даёт мне больше, чем пятьдесят центов зaраз, – она просверлила его взглядом. – Ты не выглядишь транжирой, привыкшим сорить деньгами, не в обиду будь сказано.

– Я не обижаюсь, – ответил он, успокоенный откровенностью этой женщины. Транжирой он не был, хотя жалел иногда, что не может этим похвастаться. Энди часто мечтал о том, чтобы блистать перед людьми своими выдающимися достоинствами, демонстрировать им свои многочисленные таланты и потчевать их рассказами о своих великих триумфах... Но правда заключалась в том, что не было у него ни выдающихся достоинств, ни великих триумфов – компанию ему составляла лишь маленькая тайная горстка драгоценных фантазий детства, ибо Энди не обладал вообще никакими творческими талантами, хотя и очень хотел этого. Живопись, поэзия, актёрское мастерство, литература, музыка – он пробовал силы во всём, раз за разом терпел неудачу и уносил с собой лишь воспоминания об этих провалах. Но теперь он даже не заикался о подобных вещах. Он был просто ночным сторожем. В этом не было никакого стыда, но и славы тоже.

– Что ж, – сказал он, высвобождая руку, – большое вам спасибо.

– Ты всё ещё не сказал мне, что я сделала для того, чтобы заслужить это.

– Вы прекрасно пели.

– Чушь собачья.

– Ладно. Вы напомнили мне о моей матери. И вы действительно прекрасно пели.

– Правда, что ли? Ха! Придумать же такое... Расскажи-ка мне о своей матери.

Так он и поступил, сам не зная, почему. Он рассказал ей о своей матери, её мечтах об опере, как она хотела быть кем-то большим, чем сейчас, – кем-то, кто, по её убеждению, был особенным. Она была особенной для него, но он никак не мог убедить её, что нет никакого стыда в том, чтобы быть просто любящим родителем – родителем, которым он гордился. Он говорил о доме престарелых и о том, как его мать настаивала, чтобы переселиться туда после смерти отца. Он говорил о том, что в нём периодически просыпается чувство вины, но он пытается с ним бороться. Почему-то все воспоминания казались намного ярче, когда его слушала, улыбаясь, эта пожилая женщина. Она, казалось, была в таком же восторге от его слов, в каком он был от её пения. У него возникло такое чувство, будто он знакомит эту старушку со своей матерью – они бы наверняка очень быстро стали задушевными подругами. Закончив рассказ, он сунул руки в карманы и пожал плечами, думая, что наверняка должен испытывать сейчас неловкость, однако этого не происходило.

– Ты, похоже, милый юноша, – заметила старушка. – Как тебя зовут?

– Энди.

– Ты, кажется, очень милый, Энди, и я хочу отблагодарить тебя за эти деньги. И я даже знаю, чем именно, – она что-то вытащила из кармана своего пальто. – Я хочу, чтобы ты взял это, – сказала она, сунув предмет ему в руку. – Небольшой знак моей благодарности.

Энди опустил взгляд: на его ладони лежало простое, но очень красивое золотое кольцо.

– Я не могу это взять, – сказал он.

– Разумеется, можешь, – возразила она. – Я очень долго ждала, чтобы отдать его кому-то особенному. Кому-то такому, как ты. Мы с тобой очень похожи, ты и я. Я тоже всю свою жизнь борюсь с чувством вины.

– Вы не хотите... выпить чашечку кофе или ещё чего-нибудь?

Это вырвалось само собой. Он едва не взял приглашение назад, но вдруг понял, что эта старая женщина стала для него другом. Да. Она ему очень нравилась.

– Не могу, – сказала она. – Меня тут ждут ещё, как минимум, шесть часов удачного промысла, – она игриво ткнула его кулаком в предплечье и улыбнулась, обнажив прекрасные зубы. – Ты лучше возвращайся завтра и попытай меня снова. Обещаешь?

– Обещаю, – сказал он. Сегодня была пятница, и выходные у него были свободны. Субботы, как правило, были заняты чтением или просмотром взятых напрокат кассет – распорядок, который стал считаться старомодным уже много лет назад. Не то чтобы это было скучно, но он уже довольно долго жил без дружеского общения, так что теперь пора было внести в планы определённое оживление.

– И всё же я не могу это принять, – сказал он, протягивая назад кольцо.

Она лишь закатила глаза.

– Просто надень его и носи весь оставшийся день, – она наклонилась к нему, имитируя голосом заговорщический шёпот. – В нём заключена волшебная сила.

– Ну, конечно.

Она отступила, кажется, слегка обидевшись.

– Зачем мне лгать? Просто надень его. Если я сумасшедшая, то ничего не произойдет, – она подмигнула ему. – Но если я говорю правду... что ж, тогда тебя много чего ожидает, а?

Разве можно было устоять перед этой улыбкой?

– Хорошо, – сказал он. – Но я всё равно принесу его обратно.

Он уже собрался уходить, когда вдруг кое о чём сообразил и повернул обратно.

– А вас как зовут?

– Люди называют меня просто Крис, – ответила она. – Увидимся завтра, Энди.

– Всенепременно.

Он уже с нетерпением предвкушал новую встречу с ней. Отойдя метров на двадцать, Энди услышал её оклик:

– Интересного тебе вечера!

Не оглядываясь, он махнул ей рукой. А затем – просто так, на авось – надел кольцо на безымянный палец левой руки. Кольцо подошло идеально. Он улыбнулся собственному удивлению и повернулся – показать это Крис.

Та уже исчезла.

Но отзвук её пения вновь и вновь возвращался к нему, паря над головами тех, кто предпочитал ничего не слышать.

II

Старая мебель с изготовленными вручную покрывалами. Пыльный рояль, на котором играла мать, когда никого не было дома. Книги, многие из которых перечитаны трижды, битком набивают каждое доступное пространство. Небольшая коллекция пластинок, в основном джаз, но он хранил и оперные записи матери – в память о ней. Семейные фотографии. Ленивый кот, который шевелился лишь для того, чтобы поесть и использовать кошачий туалет. Телевизор, видеомагнитофон, коллекция классических фильмов на видеокассетах.

Дом.

Все в доме говорило: "здесь живёт сын, потомок членов своей семьи. Он не великий человек, зато хороший. Он не поэт, не лидер и не мыслитель, но вы обнаружите, что в этом месте с вами обращаются благопристойно, ибо оно принадлежит порядочному человеку".

Теперь он стоял перед зеркалом в ванной. Отражение не показывало ему того мужчины, которым он часто мечтал стать в детстве. Энди ничего не понимал. С того момента, как он пришёл домой сегодня утром, он обнаружил, что внутри него растёт сильное беспокойство. Он знал, что это из-за кольца.

Кольцо. Оно лежало на ванне, ярко сияя в лучах света.

Почему она дала ему это кольцо? Если бы это была какая-нибудь дешёвая позолоченная побрякушка, которую можно купить в "Kmart" за восемь долларов, он бы не чувствовал такую тревогу. Но оно не было дешёвкой, отнюдь.

По какой-то случайной прихоти он зашёл в ювелирный магазин, чтобы оценить кольцо. Он стоял у прилавка с открытым ртом, пока ювелир рассказывал ему об особом процессе выплавки, который возник в Париже в конце 1800-х – том самом процессе, который был использован при изготовлении этого кольца. Он указал на почти незаметные детали на кольце: крошечные гравюры музыкальных нот. Но самой удивительной вещью – и самой нервирующей – было имя, выгравированное на внутренней стороне кольца: Кристина.

А рядом с именем стояла дата: 1891.

Ювелир сказал, что назначить цену будет не так-то просто, поскольку подобная техника изготовления была очень редкой, и это делало кольцо почти единственным в своем роде... Но наконец, он признался, что оно может стоить одну, возможно, две тысячи долларов. Может быть, даже больше.

Энди опустил бритву, вытер с лица остатки крема для бритья и взял кольцо.

"Две тысячи долларов. Может быть, больше".

А она пела за гроши, чтобы купить себе еду.

"Птичница, почему у тебя нет друзей?"

Энди снова осмотрел кольцо, отметив красоту тонкой гравировки. Он задавался вопросом, была ли Крис как-то связана с женщиной, чье имя выгравировано на кольце. Может быть, это кольцо было семейной реликвией или чем-то в таком роде. Не подлежало сомнению: завтра он вернет ей кольцо и расскажет о том, что поведал ему ювелир. Крис сможет продать его, и тогда ей не придется просить милостыню для пропитания. Она сможет найти хорошее место для сна, место с крышей и кроватью.

Кольцо блестело под светом, словно маня надеть его обратно. Энди снова надел его на палец. Ему не хотелось нечаянно потерять его. Он по-прежнему был озадачен тем, что кольцо так хорошо ему подходило – как будто оно было сделано специально для него.

Тем не менее, что-то его беспокоило. Почему ему с момента пробуждения было настолько не по себе? Энди потряс головой, коснулся кольца, поднял взгляд...

... и от шока едва не потерял равновесие. Боже правый! Лицо, глядевшее на него! То, что отражалось сейчас в зеркале, походило на голову мертвеца: глаза, которые смотрели на него из почерневших глазниц, имели насыщенный огненно-красный цвет, кожа была сморщенной и посеревшей, как у трупа, рот, ужасно искривлённый – настолько, что не напоминал ничего человеческого по форме, и... его нос. Он уставился на него, не веря своим глазам.

Нос выглядел так, словно кто-то его откусил, оставив лишь два похожих на дыры отверстия в передней части черепа. Он почти готов был поклясться, что видит сквозь них торчащие кости. Он протянул дрожащую руку, чтобы коснуться лица монстра. Лампы вдруг замигали, отбрасывая легчайшие тени на жуткие черты, и в этом мелькании теней он увидел, как лицо начало засвечиваться, словно непроявленный плёночный негатив, навсегда исчезающий при ярком свете. Он увидел, как появляется цвет его собственной кожи, лёгкий румянец на своих щеках, свои тонкие губы, свои собственные глаза. Облик чудовища в зеркале исчез.

Мерцание прекратилось, и Энди снова смотрел на своё лицо.

Он рухнул на унитаз и попытался успокоиться, с трудом переводя дыхание. Он устал, он просто устал, вот и всё, ему нужно больше бывать на свежем воздухе, больше заниматься всякими вещами, а не проводить так много времени в одиночестве и... Он резко вскинул голову, улыбаясь. Господи! Конечно! Он прекрасно знал это лицо. Лон Чейни. Старый добрый Призрак собственной персоной. Конечно, он ведь смотрел этот фильм на кассете вчера перед выходом на работу. Это всё объясняет. Парень, временами воображение играет с тобой злые шутки.

Но что-то в глубине сознания подсказывало ему, что да, это лицо было похоже на то, которое изобразил Чейни в классическом фильме ужасов, но оно не было тем же самым.

Стук в дверь заставил эту мысль упорхнуть прежде, чем он смог сосредоточить на ней слишком уж пристальное внимание. Открыв дверь, он был приятно удивлён, увидев там Сьюзан, свою ближайшую соседку. Ему всё время казалось, что от этой рыжеволосой девушки исходит какое-то неземное сияние. Она, казалось, постоянно была занята – либо проводила время с группой друзей, либо уходила гулять с очередным из бесчисленной вереницы молодых людей, которые заходили за ней; тем не менее, она всегда возвращалась домой в пристойное время, никогда не уходя на всю ночь и не приглашая своих поклонников провести ночь с ней. Когда она въезжала сюда, Энди помог ей затащить тяжёлую мебель. Она призналась тогда, что ей понравилось такое соседство, потому что было в нём что-то такое старомодное, а она считала себя любительницей старины. Энди так ни разу и не набрался мужества пригласить её на свидание. Она вращалась в компании талантливых людей: актеров, музыкантов, писателей и им подобных, а он ничего не мог предложить ей в этих сферах. Конечно, он много читал и любил слушать музыку, но почему она должна проводить своё время с тем, кто восхищался всеми этими вещами, если могла быть с теми, кто их создавал? Признавая это, Энди не испытывал никакой горечи; просто так сложилась жизнь.

– Привет, – произнёс он с лёгким смущением.

– Прости, что беспокою тебя, – сказала она, – но я подумала, может быть, ну... мне так неудобно... – Ее волосы были влажными, а в руке она держала фен. – У тебя только что был скачок напряжения? Лампы мигали?

– Да.

Господи, до чего же она была красива!

– У меня тоже, – произнесла она. – И свет отключился. Я уже всё перепробовала, но ничего не помогает. Видишь ли, у меня минут через сорок свидание, и я тут подумала, что если бы... ну...

Он улыбнулся и распахнул дверь.

– Конечно. Входи.

– Ах, мой рыцарь в сияющих джинсах, – сказала она и прошла мимо него, коснувшись его щеки и послав воздушный поцелуй. После чего направилась в ванную, качая головой и посмеиваясь. Энди улыбнулся, когда его окутал запах её духов. Такое уже случалось прежде – четыре раза, если уж на то пошло, – и каждый раз он был более чем счастлив, давая ей возможность закончить здесь свои сборы. Ему нравилось то, что он мог смотреть на неё перед её свиданием. Иногда она спрашивала, как она выглядит, и он вносил свои предложения. Она чаще соглашалась, чем нет – и к началу свидания Энди доводил её красоту до совершенства. Ему это дико нравилось. Он знал, что она считает его добрым другом и соседом, не более того. Чёрт побери.

– Так куда вы собрались? – крикнул он, перекрывая рёв фена.

– В театр. Одна труппа ставит "Макбета" в костюмах театра Кабуки. Ты можешь себе такое представить? Это будет умора!

Он встал в сторонке, наблюдая за ней. Она наклонялась из одной стороны в другую, а горячий поток воздуха из фена развевал её волосы в разных направлениях. Энди представлял, как она будет выглядеть, стоя перед костром ночью на каком-нибудь пляже, а ветер будет заставлять её волосы танцевать на фоне пламени. Может быть, она легонько задрожит, когда холодный порыв ветра коснётся её головы, сдувая с глаз непослушную прядь волос, и тогда она улыбнётся и жестом позовёт его к себе, и он подойдёт, он появится там, как гром среди ясного неба. Но он не будет выглядеть безнадёжным или что-нибудь вроде того. Он будет крутым. И потом они будут стоять, прижавшись друг к другу, и она начнёт целовать его... А потом кто-нибудь скинет бомбу, или ему позвонят и скажут, что он только что выиграл двадцать миллиардов долларов, или он проснётся и обнаружит, что его подбородок облизывает кот, требуя, чтобы его покормили. Посмеявшись над самим собой, Энди направился в кухню и налил два традиционных стакана пепси, которую они всегда пили перед её уходом. Вскоре фен смолк, и она крикнула ему, что сейчас выйдет.

Он сел за стол и подпер подбородок ладонью. Стаканы газировки были наготове. Она вышла. Она выглядела сногсшибательно – разве можно было ожидать чего-то иного?

– Как я выгляжу?

– Сногсшибательно.

– Это я знаю, вопрос в том, будет ли моя сногсшибательность сравнима с этой Леди Макбет из Кабуки?

– Наверное, нет, но зато у тебя характер лучше.

Сьюзан подошла к столу, села и прикончила свою пепси в три глотка. Затем она рыгнула.

– Ты привносишь в мою жизнь столько благородства, – заметил он.

– Можно мне ещё налить?

– Возьми мой стакан, я к нему не прикасался.

– Пьёшь только крепкие напитки?

Энди лишь улыбнулся в ответ. Он никогда не пытался вступить с ней в словесный поединок – она была слишком быстрой. Он представлял её в окружении друзей, как все они блещут остроумием, пытаясь перещеголять друг друга. Это, должно быть, нечто.

Он обнаружил, что трёт кольцо, словно на счастье.

– Я действительно выгляжу хорошо?

– Ты действительно выглядишь хорошо, – а затем что-то ударило ему в голову, ухватило за язык и заставило открыть рот. – Нет, я беру свои слова назад. Ты выглядишь невероятно. – Откуда это неожиданно взялось? – Я считаю, что ты самая прекрасная, волнующая и притягательная девушка из всех, кого я когда-либо знал. – Господи, неужели это на самом деле слетает с его губ? – Если бы я мог извлечь из своего разума воплощение самой совершенной фантазии и вдохнуть в него жизнь, то получил бы тебя, – Энди чувствовал, что у него падает челюсть. О, Господи Иисусе!

Потрясение у неё прошло лишь через минуту.

– Ну и ну, – сказала она. – Вот это ответ!

Он неуклюже попытался выйти из положения.

– Э-э... Я не это имел в виду... то есть, да, именно это... но не...

– Сдаётся мне, ты сказал больше, чем намеревался, мой дорогой сэр.

– Я... э-э... долгое время был не на высоте. Похоже, мысли о том, как добиться популярности, на некоторое время полностью отключили мой мозг. А теперь, если ты меня извинишь, я пойду и наглотаюсь щелока. – Он поднялся и вышел в гостиную, ругая себя последними словами. "Отличный выстрел, тупица!" Так глупо проболтаться! О, Господи, что теперь делать?

Он ходил взад и вперед, чувствуя, как горячая волна смущения заливает лицо краской. Как, чёрт побери, он мог допустить такой промах? Теперь она знает, боже ж ты мой, она знает, и она сидит прямо тут, на кухне, а он...

– У тебя там всё в порядке? – крикнула она.

– Да, просто... проверяю кое-что.

– Что именно?

Он замер. И что он должен на это ответить? Ну, парень. Если бы в этот самый момент наступил конец света, Энди бы его только приветствовал.

"Моё воображение. Ну и придурок же ты, Энди".

Он посмотрел на руки. Господи! Они тряслись. И они болели! Словно огнём горели.

"И как ты собираешься выкарабкиваться из этого, приятель?"

Пальцы на обеих руках непроизвольно согнулись. Он почувствовал головокружение. Показалось, что снова замигал свет. Когда головокружение прошло, Энди обнаружил, что сидит за роялем, что его руки на клавишах, и что он... Господи, он играет! Он знал, что это должно звучать ужасно, потому что единственное, что он мог играть, – это "Собачий вальс", да и то играл он его настолько плохо, что матушка с трудом удерживалась от смеха. Однако Энди ничего не мог поделать, он не мог остановиться, не мог убрать руки с клавиш, а теперь... Господи боже, теперь Сьюзан стоит в дверях и наблюдает за ним, широко раскрыв глаза. На её лице читалось удивление. Кроме того, Энди почему-то не мог ничего сказать, однако это не имело никакого значения, потому что сейчас он был просто-напросто напуган. Он наблюдал за тем, как его руки танцуют по клавишам, он слышал отдельные ноты, но не мелодию, и потому не знал, как всё это звучит. Однако его руки не останавливались. Он хотел остановиться, удержать их и прекратить всё к чертям собачьим, но бесполезно, ничего не получалось. Руки продолжали играть, а она продолжала наблюдать, как его пальцы нажимают на клавиши, извлекая ноты из рояля. Энди ощущал, как крошечные капельки пота выступают на лбу и затекают в глаза, отчего он чувствовал себя глупо. Но музыка рождалась так же быстро, как его дыхание, мышцы рук уже кричали от боли, а музыка продолжалась, продолжалась и продолжалась – такая прекрасная... Она должна была быть прекрасной, потому что Сьюзан улыбалась. Наконец, руки словно поняли, что пришла пора заканчивать; они сотворили великолепный пассаж вверх и вниз по клавиатуре, затем снова вверх, пальцы судорожно скрючились и стали похожи на пауков. Отстучав несколько последних аккордов, они сыграли мягкую завершающую коду.

Энди откинулся назад и прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Сьюзан стояла в дверях, молчаливая и потрясённая.

Энди взглянул на неё.

– Прости меня, – сказал он.

– За что, чёрт побери? – прошептала она. – Боже мой. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так прекрасно играл Рахманинова.

– Ч-что?

Она подошла и села на скамейку рядом с ним.

– Почему ты никогда не говорил мне, что так хорошо играешь?

Ответа у него не было. Он знал лишь то, что его руки снова хотят играть.

Сьюзан обвила его плечи рукой и поцеловала в щеку.

– Ты сегодня просто полон сюрпризов, да? А всегда был таким тихоней.

Он взглянул на неё, его руки зависли в воздухе над клавишами.

– Я не понимаю.

– Понимаешь, понимаешь. Я всегда думала, что ты слишком застенчив для своего же блага, – она снова поцеловала его в щеку. – У тебя есть телефон?

Энди указал туда, где находилась телефонная подставка. Ни слова не говоря, Сьюзан направилась туда, сделала звонок и вернулась.

– Я вся твоя, – заявила она.

– А?

– Я отменила своё свидание. Он так ничего и не понял.

– Но... почему? Кабуки и всё такое.

Она села рядом с ним и взяла его руки в свои.

– Просто послушай меня, ладно? Ничего не говори, – она сделала глубокий вдох и улыбнулась ему. – Я всегда любила тебя, Энди, но ты никогда... ничего не делал, понимаешь? Ты всегда был идеальным джентльменом. Половину времени я волновалась, что испугаю тебя, сама того не желая. До сегодняшнего вечера ты ни разу не говорил мне о своих чувствах. Боже, я надеюсь, что это не звучит глупо. Да, я могла бы пойти в театр на свидание, но я не хочу. Все ребята, которых я знаю, просто чертовски одинаковые. Свидание с ними проходит по одному и тому же хорошо отлаженному шаблону. Не то чтобы они прям разыгрывали передо мной спектакль, но им определённо не хватает некоторой честности. В отличие от тебя, – она прижала ладонь к его щеке. – Почему ты не говорил мне о своих чувствах? Почему ты раньше никогда не играл для меня?

– Просто боялся... наверное. Я никогда не был хорош в... ситуациях, требующих общения, – он снова почувствовал головокружение. Господи, что происходит?

Она повернула его лицо к себе и поцеловала прямо в губы. Энди почувствовал, как закипает кровь в жилах. Она была такой сладкой, ей было так хорошо рядом с ним.

Сьюзан обвила его руками.

– Что ж, – сказала она, – поблагодарим Бога за перебои в подаче электроэнергии, да?

Энди не знал, что сказать, поэтому не стал ничего говорить. Всё казалось настолько абсурдным, таким чудесно абсурдным, что он решил – даже если это галлюцинации, он будет рад и дальше пребывать в таком состоянии.

– Сыграй мне, – попросила она. – Только для меня.

Сьюзан села в кресло в паре метров от него и улыбнулась. Он положил руки на клавиши.

Всё началось снова. Когда его руки принялись порхать по всей клавиатуре, золото на волшебном кольце Крис ловило свет и отбрасывало его назад, к нему, словно счастливейшую из улыбок. Энди сейчас чувствовал себя сильным, под взглядом Сьюзан он раздувался от гордости. Если именно это и чувствуют влюблённые, то ему хотелось ещё. Он хотел, чтобы это никогда не кончалось.

III

На следующее утро он проснулся на диване, чувствуя запах Сьюзан, окутывающий всё его тело. Это было самое приятное пробуждение за последние годы. Они не занимались любовью, но это не имело значения – он чувствовал, как её любовь сияет внутри него. Энди рассмеялся, заметив, что она забыла свой фен. Может быть, она вернется забрать его и выпить чашечку кофе.

"Единственный раз в жизни", – вспомнил он, посмотрев на кольцо. Энди улыбнулся, разглядывая его золотой блеск, его чудесную гравировку, его... кровь. Сердце пропустило удар.

На обеих его руках была кровь. Он ошеломлённо уставился на них, пытаясь найти хоть какой-нибудь порез или что-то в этом роде – но ничего подобного не было. Энди быстро поднялся и пошел в ванную умываться.

Он не мог снять кольцо. Его руки не подчинялись командам мозга. Он несколько раз пытался снять его, но так ничего и не вышло.

Налив себе чашку кофе, Энди сел и стал слушать радио. Глубоко погрузившись в свои мысли, он не сразу заметил, что началась программа новостей. Вдруг он поднял голову, весь обратившись в слух.

Прошлой ночью были задушены четыре человека, все стали жертвами одного и того же убийцы. Какой-то историк описал тип лассо, которое было использовано в убийствах, даже привёл его странное название, но Энди не был уверен, что правильно его расслышал.

Однако он услышал, из чего было сделано это лассо.

Из фортепианных струн.

Во рту появился ужасный привкус. Руки задрожали. Он говорил сам себе, что в этом не было ничего особенного, однако знал, что это не так – он был в этом настолько же уверен, как и в том, что прошлой ночью Сьюзан без конца целовала его перед тем, как уйти.

Энди залпом выпил кофе, не обращая внимания на боль в обожжённом горле, и выключил радио. После чего прошёл в гостиную и встал рядом с роялем. Словно ожидая чего-то.

"Ну, что? Подними крышку, тупица! Всё очень просто: подними её вверх и посмотри на струны, убедись, что все они на месте и ни одной не пропало". Он протянул руку и схватился за крышку.

На какой-то момент руки отказались подчиняться, они попросту не сжимались.

Энди прикусил губу, сконцентрировавшись.

"Пожалуйста, госпожа Птичница, – подумал он, – если это кольцо волшебное, пусть оно мне поможет".

Он поднял крышку. Посмотрел вниз.

Затаил дыхание.

Сначала он не мог ничего сказать – струн было очень много, все они были туго натянуты и выглядели... ладно, выглядели так, словно были внутри рояля. Но потом он стал замечать, что некоторые струны расположены друг от друга дальше, чем другие. Он подпер крышку и нагнулся ниже, изучая.

Господи.

Это ему не померещилось.

Он поморгал, вытер с лица выступивший пот и пересчитал ещё раз.

Ошибки не было. Энди, мысленно содрогнувшись, уставился застывшим взглядом в пространство.

Не хватало четырех струн.

"Интересного тебе вечера".

– Что-то потерял?

Испугавшись её голоса, он рефлекторно выпрямился и ударился головой о крышку рояля.

Сьюзан засмеялась и притянула его к себе.

– Ой, солнышко, прости. Хочешь, я поцелую – и тебе станет легче?

Он сомневался, что ему может от чего-либо стать легче, пока он не найдёт Крис.

– Эй, – окликнула его Сьюзан. – Ты в порядке? Ты выглядишь... слегка напряжённым.

– Я просто... я только что вспомнил, что кое-чего не сделал на работе. Я сейчас сбегаю туда ненадолго.

Она посмотрела на него, затем на рояль.

– Ты что, забыл там свой камертон или что?

Он выдавил из себя смешок и быстро опустил крышку, чтобы она ничего не заметила.

– Не, я просто... Чёрт, я не знаю.

– Понятно. Эх, вы, музыканты.

– Я не музыкант, – слабо возразил он.

– Чёрта с два ты не музыкант! Ты лучший грёбаный пианист из всех, кого я когда-либо слышала, а слышала я многих, – она обняла его за шею, играя с его волосами. – Конечно, я сейчас слегка пристрастна.

Несмотря на сдавливающий грудь ужас, он улыбнулся. Затем она его поцеловала.

– Поужинаем сегодня? – спросила она. – Я приготовлю. А потом, может быть, возьмём фильм напрокат, или ещё чего?

Энди посмотрел на нее, всё ещё озадаченный её поведением.

– Ты могла бы пойти с любым парнем, с каким только захочешь.

Она секунду подумала над этим и кивнула.

– Знаешь, ты прав. Я могла бы пойти с любым парнем, с каким захочу. Но ты единственный, с которым я хочу не пойти, а остаться дома, – Сьюзан повернулась и увидела свой фен, лежащий на стуле. – О, вот он!

Энди надеялся, что она ничего не заподозрила. Забрав фен, она направилась к выходу.

– Лучше бы тебе появиться в восемь, иначе моё сердце будет разбито, – она остановилась в дверях и посмотрела на него – взгляд у неё был одновременно сияющий и серьёзный. – Ты же не собираешься разбить мне сердце, а, Энди?

– О, Господи, нет, конечно!

– Хорошо, – сказала она, улыбаясь. – Думаю, мы оба сыты этим по горло.

Потом она ушла.

Три минуты спустя Энди бежал к деловому кварталу города. Он должен найти Крис, и как можно скорее. Кольцо, всё это сделало проклятое кольцо. Оно заставило его играть и... и...

Он не мог представить, как оно заставило его убивать, но это случилось. Он так красиво играл, а Сьюзан слушала его и...

... он остановился, задыхаясь...

...а потом она поцеловала его, господи боже!

Он посмотрел на кольцо на пальце. Что если она прониклась к нему чувствами из-за этого кольца, а вовсе не из-за него самого?

"Оно обладает волшебной силой".

Энди пошёл медленнее, погрузившись в свои мысли и тревоги. А затем он услышал отражённый звук. Сладчайший из всех звуков. Пела Крис. Где-то совсем рядом. Он неподвижно стоял среди снующей вокруг толпы и пытался понять, откуда доносится её голос. Его левая рука словно огнём горела, как будто настаивая, чтобы он пошел на восток. Так он и сделал, повинуясь этому огню, пока тот не привёл его на перекрёсток, находящийся довольно далеко от того места, где они впервые встретились.

Она была там. Не замечая его, изливала измученную душу Маргариты любому, кто желал послушать. В её голосе была ярость неудовлетворённой любви, муки страсти настолько сильной, что её невозможно было больше подавлять. Энди никогда раньше не слышал такого исполнения. Теперь проходящие мимо люди замедляли шаг, многие смотрели на неё с удивлением и уважением, даже с трепетом. Она достигла крещендо в финальной части арии, а когда закончила – из собравшейся вокруг небольшой толпы раздались крики восхищения и громкие аплодисменты. На этот раз на неё посыпались деньги – причём банкноты, а не монеты. Она прижала руки к груди и с непередаваемым изяществом присела в реверансе. Вскоре толпа рассосалась, погрузившись в мир трудов и забот, а Крис осталась петь для других.

– Я знала, что этот угол будет лучше, – крикнула она вслед женщине, которая дала ей пятёрку. Потом уселась на деревянный ящик, поставила на колени свою шляпу и стала пересчитывать деньги. Она всё ещё была занята подсчетом, когда Энди подошел к ней.

Подняв взгляд, Крис тихо вскрикнула. Быстро прикрыв рот рукой, она широко раскрыла от ужаса глаза и отвела взгляд.

– Прости меня, Эрик... Пожалуйста, любовь моя, пожалуйста, прости, умоляю... – когда она снова взглянула на него, извинения сразу же оборвались. Ужас покинул её лицо. Через несколько секунд она даже улыбнулась, но улыбка вышла напряжённой. Она вся тряслась от недавно пережитого страха.

– Энди, я...

– Кто такой Эрик?

– Один старый... я знала его когда-то. Давным-давно, – она словно умоляла его взглядом не выпытывать у неё дальнейшие подробности, но неотступное воспоминание о крови на руках подпитывало его замешательство, разжигая в нём что-то похожее на ярость.

– Кольцо, – сказал он. – Почему я не могу его снять?

– Ах, да, кольцо, – произнесла она. – Ты всё-таки его надел?

– Да, надел. И вы знаете, что произошло после этого, не так ли?

– Эрик, – прошептала она. – Неужели ты никогда не освободишься? И я тоже? – она стала собирать свои вещи и деньги. – Идём. Нам надо куда-нибудь пойти и поговорить обо всём без свидетелей.

Энди вскинул глаза и встретился с её взглядом. Ее голос теперь был совсем другим: звучал он так же, но интонации стали живее, лексика более правильной.

Как будто она поняла, что больше не нужно притворяться.

Энди последовал за ней, они нашли небольшое кафе, где он купил им обоим горячие булочки и чай. Дождавшись, когда она съест свой скудный завтрак, он рассказал ей всё: про лицо, про игру, про задушенных людей и исчезнувшие у рояля струны, про Сьюзан и о том, как она бросилась к нему, когда он сыграл ей, – всё, что случилось. К концу рассказа он почувствовал, что близок к панике.

– Что ты успел узнать о кольце? – спросила она. – Ты ведь что-то знаешь. Я вижу по твоим глазам.

Он рассказал ей о своём визите к ювелиру и обо всём, что узнал там.

– Кто такая Кристина? Она была вашей прабабушкой или ещё кем?

– Нет. Кристина – это я.

Он недоверчиво уставился на неё.

– Не может этого быть. Тогда бы вам было...

– Ровно сто двадцать восемь лет, да. Поверь в это. Меня зовут Кристина Дааэ, и это именно я исчезла после выступления в Гранд Опера в Париже в 1891 году. Из-за меня множество невинных людей лишились своих жизней. Устройся поудобнее, мой дорогой Энди. Я хочу рассказать тебе одну историю.

Энди откинулся на спинку стула, но расслабиться не смог. Совершенно.

– Оружие, которое было использовано для убийства тех людей, – начала она, – называется пенджабским лассо. Его использовали только самые искусные убийцы в Персии, задолго до того, как эта страна стала называться Ираном. Некоторые приписывают создание этого лассо цыганам, но кто его создал на самом деле, – никому не известно. А вот тот, кто был самым беспощадным из использовавших лассо... он был довольно известен, но не этим.

– Рауль? – спросил Энди.

– Нет, вовсе нет, – она долго и пристально смотрела на него, прежде чем заговорить снова. Что-то вроде ужаса, смешанного с жалостью, читалось на её лице. – Эрик. Но тебе он куда лучше известен под тем именем, которое ему дала история, – "Призрак Оперы".

Энди почувствовал, как сжался у него желудок при воспоминании об ужасном лике смерти в его зеркале.

– Боже мой, я думал, что всё это...

– Выдумки? – сказала она. – Так и было задумано, ибо месье Леру прекрасно знал, что никто не поверит в такую необычную историю. Но Оперный Призрак, как его называли тогда, действительно существовал. Он родился в небольшой деревушке возле Руана, его родители были простыми, но хорошими людьми: плотник* и его жена. Однако при рождении его лицо и большая часть тела были ужасно деформированы. Отец и мать, решив, что ребенок стал наказанием от Господа, совершенно лишили его родительской любви. Он сбежал из дома в очень юном возрасте и зарабатывал на жизнь, показывая своё уродство на ярмарках. За это время он научился очень многому. Научился петь, что он и делал, демонстрируя невероятную мощь и красоту своего голоса. Научился использовать пенджабское лассо, благодаря которому он стал настоящим мастером в убийствах. Научился писать прекрасную музыку, вырывающуюся из самой глубины его души. А ещё он изучал искусство проектирования и строительства великолепных дворцов. Он был широко известен, его считали самым творческим и оригинальным умом на континенте. Узнав о его репутации, шахиншах пригласил его в свой дворец в Мазендеране, где начинала скучать непокорная маленькая султанша.

– Таким образом шах и пришёл к тому, чтобы приспособить таланты Эрика для собственного использования. Он поощрял и поддерживал не только музыкальную одарённость Эрика, но и его навыки убийцы. Он даже уговорил Эрика построить несколько "камер пыток" для маленькой султанши, которая развлекалась, медленно убивая впавших в немилость подруг или тех несчастных, что были приговорены к казни несправедливым режимом шаха.

Крис с трудом сглотнула, прежде чем перейти к тому, что явно причиняло ей боль.

– Ты должен понимать, что за это время презрение, которое Эрик испытывал к самому себе и ко всему человечеству, лишь усилилось. Это был юноша, чье сердце могло вместить в себя все мировые империи. Он мог бы предложить миру величайшие музыкальные дары, но все его замечательные таланты были заключены в оболочку настолько отвратительную, что даже самые сильные люди при виде его отшатывались в страхе. Этот человек должен был прогуливаться с королями, танцевать с принцессами и вдохновлять поэтов. А вместо этого он в конечном итоге забился в подвалы вместе с крысами, боясь показать свою ужасную внешность или обнаружить хоть какую-нибудь способность к человеческой любви. Его можно было бы только пожалеть.

Она снова глубоко вздохнула, смахнула слезу и продолжила свою печальную историю.

– Шах быстро потерял к Эрику интерес и приказал казнить его, но Эрик успел сбежать в Париж, где смастерил себе фальшивое лицо для того, чтобы появляться на людях, и нашёл работу – он помогал строить новое здание Гранд Опера. Во время работы он приспособил для себя несколько помещений в подвалах, где и устроил себе дом. Эти комнаты располагались столь глубоко и были такими тёмными, что даже крысы не осмеливались спускаться так далеко. Он жил там, как собака, многие годы. Как собака. Однако он был человеком. Человеком, живущим в боли, в мучениях. Человеком, который почти сошёл с ума от одиночества, гнева, нерастраченной любви и жажды мести тому миру, который чурался его талантов из-за того, как он выглядит.

– А потом он нашел меня, – она посмотрела на Энди и попыталась улыбнуться, но не смогла. – Он сказал, что мой голос разбудил в нём любовь и романтическую страсть, потому что моё пение обладает истинным величием, хоть я и нуждаюсь в тренировке. Он начал меня обучать. Именно благодаря ему я пою вот так. Но он был влюблён в меня... одержим мною. Опустим детали – это долгая и грязная история. Достаточно сказать лишь то, что в конце концов он понял, что не сможет добиться ответного чувства, и согласился отпустить меня с Раулем – мужчиной, которого я искренне любила. Эрик даже устроил наше исчезновение в ту ночь. Он был очень добр ко мне. Он убил той ночью много людей, чтобы прикрыть наш побег, но все эти зверства были совершены из любви ко мне. Теперь я знаю, что это была настоящая любовь. Самая искренняя, – она указала на кольцо, надетое на палец Энди. – Это кольцо было подарком от него. Он надел его мне на палец и сказал, что наделил его силой, волшебной силой. Эрик втайне проявлял большой интерес к оккультным наукам. Я думаю, что он заключил договор с... чем-то или с кем-то, чтобы его душа была перенесена в это кольцо после его смерти.

– Как? – удивился Энди. – Если кольцо было у вас?

– Когда Эрик умер, я вернулась в Париж и надела кольцо на его палец, как он велел мне сделать той ночью, когда я ушла. Потом я выждала одну неделю и наняла гробокопателей выкрасть его тело с нищенского кладбища, чтобы я могла забрать кольцо. И оно действительно, как Эрик и говорил, содержит в себе силы и таланты, которыми когда-то обладал он. Даже отражение его образа. Именно поэтому я отпрянула при виде тебя. Какое-то мгновение ты был им – во всех отношениях.

– А что с Раулем?

– Он умер много лет назад от пьянства. Последние несколько лет нашей с ним жизни были кошмаром – побои и... кое-что похуже. Я не хочу об этом говорить.

Стушевавшись, он указал на кольцо.

– Зачем вы дали его мне? – его голос звучал напряжённо.

– Сперва ты напомнил мне Рауля – когда тот был моложе. Но когда я заглянула в твои глаза, я увидела чистую, добрую и любящую душу – душу, которая очень хотела обладать талантом, но не обладала. Я увидела в твоих глазах одиночество. Ты так сильно заслуживал права обладать этим талантом, как же я могла не дать его тебе? Ты такой добрый, – одинокая слеза скатилась по её щеке.

Энди снова почувствовал, как разрывается грудь от тугого шара внутри.

– Но... эти убийства...

– Я поняла, – сказала она. – Я была уверена, что Эрик передал кольцу только свои музыкальные таланты, свои творческие способности. Теперь я вижу, что в нём живут также и его гнев, его жажда мести, – она протянула руку через стол, собираясь взять кольцо назад. Энди увидел боль и ужас в её глазах. Он прокрутил в уме всё то, что она ему сказала, а потом...

...господи боже...

...а потом он понял. Один взгляд на её лицо всё ему рассказал, и он понял.

– Он каким-то образом обманул вас, да?

– Нет. Это был не обман. Я думаю, в конечном итоге он хотел передать кольцу всё то, что было в нём хорошего, но к тому времени бoльшая часть его души почернела, и он не смог контролировать процесс. Я знаю, каким он был в конце, каким грустным, одиноким и раскаявшимся, и я не могу с лёгкостью поверить, что он передал свои навыки убийцы преднамеренно.

– Я говорю не об этом, – сказал Энди. – Он умер, Рауль умер, а вы – нет. Он обманул вас в...

– Нет, – она прервала его, подняв руку. – Это был мой собственный выбор. Я поняла, что не могу умереть, пока не передам кольцо тому, кто захочет принять его силу. Я просто... не думала, что это займет столько времени.

– Понятно, – сказал Энди. – Вы знаете, я сейчас не могу его снять.

– Только я могу снять это кольцо с твоего пальца.

Он заморгал и глубоко вздохнул.

– Господи, как же я теперь могу вам это позволить?

– С моей стороны было жестоко и глупо давать тебе это кольцо, не зная степени его власти! До тех пор, пока я не встретила тебя и не взглянула тебе в глаза, я никогда не встречала души, достойной музыкального таланта Эрика! Пожалуйста, Энди, ты мне так нравишься, ты должен поверить – если бы я знала, что в кольце заключены его способность и желание убивать, я бы ни за что не дала его тебе.

– Что... что мне теперь делать? – спросил он. – Если я отдам его вам обратно, то вы не сможете умереть, а если я оставлю его... – он замолчал. Продолжать фразу не было нужды. Через некоторое время он смог выдавить из себя. – Это кольцо было причиной того, что Сьюзан...

– Я не знаю, – тихо сказала Кристина. – Возможно, оно просто позволило твоим истинным чувствам выплыть на поверхность, и она ответила на них. А может быть, она попала под чары музыки. Я просто не знаю.

Энди отвернулся и посмотрел в окно. Пары – молодые и старые – шли мимо, держась за руки, смеялись, забывшись в прекрасном легкомыслии любви и романтики. Он попытался представить себя и Сьюзан, когда им будет лет по шестьдесят пять, и они будут проходить мимо окна кафе, держась за руки, а какой-нибудь одинокий с виду молодой человек будет смотреть на них и спрашивать себя: "Буду ли я когда-нибудь так счастлив?"

– Почему всё должно быть именно так? – спросил он. – Почему любовь всегда причиняет боль? Почему не может быть счастья без равной меры страдания? Я никогда не пойму, как люди могут позволять существовать чему-то столь бесполезному и разрушительному, как одиночество. Посмотрите, что оно сделало с вами.

– И с тобой, – сказала она.

Он вытер глаза и встал.

– Как долго я должен его носить?

Кристина в замешательстве нахмурилась.

– Я не... не...

– Пока вы не умрёте? Как долго?

Она с трудом сглотнула. Ее печальные глаза поблескивали в свете полуденного солнца.

– Одну неделю. Столько же, сколько его носил Эрик.

Энди дотянулся до её руки и сжал старческую ладонь.

– Меня не поймают?

– Нет. Это невозможно. Он слишком хорошо знал, как избежать этого, как прятаться. Всё это останется с вами.

Он долго думал, прежде чем заговорить снова.

– Полагаю, это, в некотором смысле, не совсем я, не так ли?

– Да, это Эрик. Но всё равно это не будет...

– ... от этого мне не будет легче, я знаю! – он понизил голос, успокаиваясь. – Извините. Я не собирался так кричать на вас. Я просто не... не уверен.

Он не мог отделаться от мысли: "Убийство".

Эти были убийства. Его руки прошлой ночью лишили жизни четверых, а теперь были прокляты на большее.

Он опустил взгляд на старое печальное лицо Кристины.

Как насчёт её проклятия? Неужели это действительно так плохо – быть бессмертным? Никогда не сталкиваться со страхом смерти?

"Да", – сам собой возник ответ.

Действительно плохо. Влюбляться снова и снова – и смотреть, как твои близкие умирают, пока ты продолжаешь жить. Это немыслимо. Это слишком жестоко.

Но убивать!

Он наблюдал за тем, как официантки обслуживают остальных клиентов. Он отмечал цвет их волос, выражение их глаз, замечал, что некоторые из них носят лейкопластыри – наверняка порезались на кухне, – и задавался вопросом о ценности обыкновенных желаний обыкновенных людей. Стал бы кто-нибудь из них убивать, чтобы заполучить талант, которым другие будут восхищаться и уважать?

Возможно, и стал бы.

А он не мог. Как не мог и позволить Кристине оставаться в таком же положении, как сейчас, – ибо теперь он понимал ту боль, которую она должна была постоянно терпеть, тоску, не отпускавшую её ни на минуту.

Одиночество и его последствия. Всю жизнь можно измерить лишь одиночеством и его последствиями. Почему всё должно быть именно так?

Энди снова посмотрел на официантку. Увидел выражение её лица, лейкопластырь на пальце, усталость.

Решение принято.

– Вы получите то, что хотите, – сказал он.

У Кристины изменилось лицо от внезапно нахлынувшего облегчения. Она притянула его руку к своим губам и поцеловала с таким чувством, какого он никогда прежде не видел.

– Не верю, что я когда-либо любила хоть одного мужчину и вполовину так же сильно, как люблю сейчас тебя, – сказала она. – Ты меня освободил, – она поднялась и нежно прикоснулась рукой к его лицу. – У меня есть к тебе одна последняя просьба.

– Назовите её.

– Однажды во время урока Эрик пел вместе со мной. С тех пор я никогда не пела с такой же страстью и мастерством. Ты ведь знаешь, что его голос сейчас внутри тебя. Не будешь ли ты... не мог бы ты...

– Почту за честь.

После чего они покинули кафе и вернулись в облюбованный Кристиной угол, где и пели вместе. Энди не знал, откуда к нему приходили слова и ноты, он знал лишь то, что они вдвоём создавали самые восхитительные песни, песни любви и мучений, тоски и триумфа. Между вдохами он чувствовал, как угасают её боль и одиночество.

Может быть, воспоминания об этих минутах будут утешать его позже. Может быть.

Они пели.

А где-то вдалеке ангелы плакали от красоты их пения.

IV

На седьмой день он вернулся к облюбованному ею пятачку и обнаружил там скорую помощь. Вокруг собралась небольшая толпа, люди смотрели, как санитары укладывают её на носилки.

Крис была ещё жива. Она позвала его по имени.

Энди подошел к ней.

– Всё закончилось, – прошептала она ему. – Я... всегда буду так благодар...

И она умерла.

Энди поспешил прочь, пытаясь скрыть слёзы от окружающих. Он бежал, не разбирая дороги, бежал, кажется, несколько миль, пока силы его не оставили. После чего упал на скамью и некоторое время сидел там, пытаясь отдышаться.

В конце концов он успокоился и поднялся, вспомнив про маленький стальной ящик, который держал в руках. Добравшись до порта, он размахнулся и швырнул ящик – тот был заранее нагружен камнями – через забор. Улыбаясь, Энди смотрел, как ящик тонет.

– Отдыхай, – прошептал он, обращаясь к кругам на воде. – Теперь всё закончено. Обещаю.

Спустя несколько часов – он не был уверен, сколько именно, в последние дни время для него ничего не значило, – Энди оказался перед дверью Сьюзан. Он постучал. Когда дверь открылась, несколько секунд оба не могли вымолвить ни слова.

Обхватив его руками, она уткнулась лицом ему в грудь.

– Ооо, ну ты и засранец! Я всю неделю пыталась тебя найти! Когда ты не явился на ужин, я сразу поняла, что что-то произошло.

– Это был всего лишь чертовски глупый несчастный случай, – ответил он. – Некоторые механизмы не очень надёжны, порой они преподносят неприятные сюрпризы.

Сьюзан затащила его вовнутрь, усадила на диван и села рядом, держась за него так, будто никогда не собиралась отпускать.

– Когда я услышала, что произошло, то так испугалась. Господи, это, наверное, было ужасно.

– Ну... честно скажу, удовольствия мало. Наверное, я должен радоваться, что это оказалась всего лишь часть моей руки, – Сьюзан потянулась к нему и коснулась перевязанной культи. Энди поморщился. Боже! Неужели эта боль никогда не прекратится? Если бы он прицелился получше, то пострадал бы только безымянный палец, но...

– Ты понимаешь, что теперь об игре на рояле не может быть и речи?

– Это меня не волнует, – ответила она. – Я очень рада, что это не оказалось... ну, ты понял... кое-что похуже, – она погладила его затылок. – Что мне с тобой делать?

– Разбивать сердце не будешь?

– Само собой, чучело.

– Тогда как насчет чего-нибудь поесть?

Она поцеловала его и пошла на кухню, чтобы приготовить лёгкий обед.

Энди уселся в гостиной, уставившись на стоящее в паре метров от него пианино. Его левая рука словно огнём горела – но этого не могло быть, особенно там, где жжение ощущалось сильнее всего – на месте двух крайних пальцев. Их там больше не было.

Энди сам над собой засмеялся.

"Фантомная боль", – подумал он.

Он подошел к пианино и сел на скамейку.

Поднял крышку.

"Ладно, Эрик, – подумал он, – давай посмотрим, упокоился ли ты тоже, наконец".

Он положил руки на клавиши.

Конец.

_________________________

* Одна любопытная деталь, на которую я не могла не обратить внимания. В романе Леру черным по белому написано, что отец Эрика был каменщиком, строительным подрядчиком. Однако здесь автор делает отца Эрика плотником. "Плотник" по-английски - "carpenter". Не является ли это намёком на фамилию Карпентьер (Carpentier), исконную фамилию семейства де Шаньи? (прим. пер.)


На верх страницы