Вернуться к содержанию

ГЛАВА XXXV
В которой мы сталкиваемся с фантастическим,
если считать таковым всё то, что происходит
не на поверхности Земли

«После концерта был обед, завершившийся настоящим загулом. Я не преувеличиваю. Позывы плоти никогда не имели власти надо мною. И, однако, должен признаться, что после обеда я не смог (к чему меня должно было бы призвать чувство чести, внушённое на поверхности) противостоять заигрываниям дамы де Монфор и удержаться от определённых действий. Не будем забывать, что царившая вокруг темнота во многом также способствовала крушению моих честных намерений и врождённой добродетели. Что это было за наваждение? Не знаю. И не жду по этому поводу оправданий. К тому же должен добавить, что дама де Монфор истомила меня своими пальцами, коих было по двадцати на руках и на ногах. Я мужественно принял вызов. После я поклялся, что о произошедшем никто никогда не узнает, но дама моего сердца сказала, что не раскаивается в том, что несколько ускорила события, доведя их до финала. Затем она заснула, а я вышел из её комнаты и отворил калитку...¹⁸²
Мы провели в этом городе три недели, и застряли бы и дольше, не будь я скульптором. Но если б этот срок растянулся хоть на неделю дольше, то я наверняка не смог бы уже более разговаривать на каком было ином языке кроме древнего ойля, самого красивого языка в мире. Однако нужно уметь владеть собой и обстоятельствами — в противном случае ты просто бедолага, игрушка Судьбы.
В целом, всё произошедшее с нами было столь необычайно, что я горел от желания узнать как можно больше. У нас пока не было времени осмотреть город, поскольку его обитатели при нашем появлении спешили окружить нас, ощупать с ног до головы, затем накормить до отвала и проводить на ночлег. Теофраст при этом съедал столько, что после его по приказу дамуазель де Куси относили домой. Боюсь, в таком случае бедняжка вряд ли могла рассчитывать на галантную взаимность.
Мы не могли пользоваться электричеством из-за тех неудобств, которые оно доставляло жителям города, но, оказавшись как-то в одиночестве, я испытал сильное искушение осветить окрестности и рассмотреть их внимательнее.
Меня поразило отсутствие дверей в домах и то, что все лавки были открыты любому прохожему. И обиходные, и самые ценные товары были доступны первому встречному вору, тем более что я в ходе прогулки не встретил ни одного сторожа. Я сказал себе: "В этом городе работа полиции устроена весьма дурно, моё присутствие может оказаться полезным".

Резьба по камню

Но затем в моей душе художник взял верх над полицейским комиссаром, и я застыл, взирая с лампой в руке на окружающие меня чудеса архитектуры.
Мой взор был потрясён обилием колоннад с их буйством каннелюр и капителей, невообразимо детальной проработкой фризов, барельефов, цоколей и оснований монументов. Капители, украшенные огромными листьями, волюты, чьи завитки вычурно тянулись и выгибались в разные стороны — всё это было на высоте среднего роста. Там, где только могла дотянуться рука мастера. Я вскоре заметил, что выше человеческого роста архитектура становилась скромнее, а у свода катакомб она уже не представляла особого интереса, но то, до чего могли дотянуться руки, было несравнимо ни с чем, разве что отдалённо с чудесами Ангкора и старого Дели. Да, быть может, некий камень, за тысячу лет тысячекратно прошедший сквозь руки мастеров Индии и Камбоджи мог бы, возможно — да, именно что только возможно, — представить собой некое подобие изысканного подземного цветения архитектуры народа Тальпа́! Но только в рост человека! Нет, нет, в конце концов, ни буддизм, ни брахманизм, ни исламская традиция, ни арии, ни арабы, ни Моголы, ни афганцы, ни персы, — да, действительно, даже они — ни Индия с её дворцами и изящными и поэтичными гробницами Хайдер-Али, Оренг-Сеида, Шаха Дижана и мавзолеями Хайдарабада и Голконды (Голконды, я не оговорился, именно Голконды!), ничто равно как в Индии, так и в Персии, то есть то, что у персов осталось (Боже, а это настолько мало!) от Так-Керсы, дворца Хосрова Ануширвана или руин (того, что осталось от руин) Стесифора Молчаливого (всего того персидского искусства Сассанидов, которое, насколько мне известно, легло в основу византийского — хотя до конца это и не доказано), так вот, ничто, вы слышите, ничто из всего мной перечисленного, ничто, самое полное ничто из наземной архитектуры не способно приблизиться — на уровне человеческого роста — к архитектуре Тальпа́.
При этом мне ни разу не встретилось общественное здание. Вотще я слонялся в поисках церкви или, к примеру, мэрии. Их я так и не нашёл. Похоже, у Тальпа́ не было ни Бога, ни мэра. Правда, дамуазель де Куси часто повторяла: "Ах! Святая Мария!" Но я ясно видел, что для этой прелестной розовой рожицы это было подобием нашего "Да что вы говорите!.."
Единственным по-настоящему публичным зданием, которым мне удалось полюбоваться, был Зал классических концертов. И он был ещё более восхитителен, чем всё остальное. С чем его можно было бы сравнить, чтобы вы могли составить о нём представление? Наверное, с тем, что ещё осталось от храма в Шилламбароне, но только добавьте сюда сто храмов Шивы в Буванемере, девяносто семь колонн Мадапама в Конджевесаме и семь высеченных из цельной скалы пагод Инглес-Хилла.¹⁸³ Сам я этих чудес не видел, но дал себе зарок, что не умру, не повидав их.

Резьба по камню

Помимо этого здания, все прочие архитектурные чудеса относились, таким образом, к категории частных зданий. Самый обыденный проём, самая скромная дверь или кухонное окно превращались, как я сказал, в настоящий маленький шедевр. После всего того, что я рассказал вам об их архитектуре, вы уже поняли, что сравнивать с нею нельзя ни лёгкое, но обнажённое искусство эллинов, ни плотное искусство Древнего Египта, ни компилятивный — но в недостаточной мере — романский стиль. Их окна и двери, коим не суждено было блестеть или рдеть под лучами солнца, совершенно не напоминали ни романские своды, ни готические стрельчатые арки, но скорее походили на конскую упряжь из Кордовы — ну как нам обойтись без арабского искусства, ах, эти арабы! — да, именно на конскую упряжь с тысячами инкрустаций и сотнями тысяч завитков... иными словами, это был шедевр обработанного и переобработанного камня! Да, именно так. Действительно, арабы, а также и Моголы со своими всего лишь десятью пальцами умели обрабатывать камень...
Но люди племени Тальпа́ со своими двадцатью его переобрабатывали трижды! Это было великолепно! Наслаждаясь работой, они продлевали её бесконечно. Такая манера позволяет создавать восхитительные, но вечно не завершённые шедевры...
На площадях не было ни одной статуи. Обитающего в моей душе скульптора это огорчило; его сосед-философ сказал: "Вот народ, у которого нет ни богов, ни правителей, ни великих личностей... Несчастное племя, далеко им не уйти!"
Нахмурившись под грузом таких мыслей, я двигался вперёд и встретил группу молодых Тальпа́, вооружённых арбалетами. Про себя я сказал: "Так, вот наконец-то и городская стража!" Но они тотчас рассеяли мои заблуждения. Почуяв мою лампу, они направились ко мне и, высказав мне сотню комплиментов по поводу моего вида, сообщили, что они направляются на охоту. Ах, да! Ведь начался охотничий сезон! Он всегда совпадал с сильным наводнением на их подземном озере, и некоторые районы земель племени Тальпа́ оказывались наводнены потоками переселяющихся крыс. Их убивали в бессчётном количестве. И тысячами разных способов заготавливали впрок, консервируя и готовя различные паштеты,¹⁸⁴ весьма мастерски используя шкуры для изготовления одежды и украшения домов.
Я пожелал им доброй охоты. И эти молодые люди пошли далее, полные веселья, то бишь "зело возвеселишася". По пути они обсуждали прежние свои охотничьи победы, и было тех подвигов "велие множество и изобилие".
Благодаря нескольким приметам, что они мне указали, я вскоре нашёл дом дамы де Монфор. Она ждала меня у открытого окна и, как только завидела издалека, уронила к моим ногам платок из крысиной шкурки.¹⁸⁵ Я подошёл, и мы начали беседу. Я спросил, замужем ли она. Дама де Монфор рассмеялась, и я понял, что мне можно не опасаться ревности мужа. Она спросила, чем я занимался на поверхности земли. Я ответил, что служил комиссаром полиции.
При этих словах она распахнула свои огромные ушки и спросила, кем был мой друг; я отвечал, что там, наверху, он был вором...
Но она не знала значения этих слов — "комиссар полиции", "вор"...
Пока мы беседовали, по окрестностям разнёсся слух о том, что мы обсуждаем неизвестные профессии, и вокруг собралась большая толпа, из которой доносились просьбы показать, как мы делали то, чем занимались на поверхности земли.
Я послал кого-то на поиски Теофраста».

______________________________________________
¹⁸² Этот абзац и ряд дальнейших — пародийное столкновение обыденной жизни с комплексом средневековых представлений о служении рыцаря Прекрасной Даме. Воспетая трубадурами и трувэрами, идея этого служения сохранилась в хрониках и первых художественных произведениях раннего Средневековья. Мы обычно её представляем по сценам турниров, где рыцари молотят друг друга мечами — каждый во славу своей Дамы... На самом деле всё было глубже и серьёзнее, вероятно, истоками этого течения был достаточно хорошо известный в Европе неоплатонизм. "...в начале нашего тысячелетия существовала блистательная, любезная и остроумная культура, где господствовали законы любви и поэзии. Эти законы, leys d'amors (законы любви), были получены первым трубадуром от сокола, сидевшего на ветке золотого дуба. Законы любви включали в себя тридцать одно предписание. Высшим из них было то, согласно которому "миннэ" (поэтическая любовь) исключала плотскую любовь и брак. "Миннэ" воспринималась как союз душ и сердец, на брак же смотрели как на союз телесный. Любовь представляет собой страдание, которое быстро проходит при получении чувственного удовлетворения. Для того же, кто носит в сердце настоящую любовь, "миннэ", тело возлюбленной не является объектом вожделения. Он желает получить лишь её сердце. Настоящая "миннэ" чиста и бесплотна. "Миннэ" не является любовью, а эрос — сексом. "Влюблённые должны хранить свои сердца в чистоте и помышлять только о "миннэ", ибо она является не гpexoм, но добродетелью, которая делает плохих хорошими, а хороших ещё лучшими. Любовь делает целомудренным", — говорит тулузский трубадур Вильrельм Монтаньаголь. Трубадуры были законодателями leys d'amors. При так называемых "дворах любви" дамы судили рыцарей и трубадуров, которые преступили законы любви. Служение любви, почитание rрации и красоты трубадуры называли domnei (от domina — дама). Domnei возбуждала в domnejaire (служителях любви) joy d'amour, то есть любовь, делающую поэтами. Сочинивший самые красивые песни о "миннэ" праздновал победу. Счастливый певец становился вассалом своей дамы. Впредь она могла распоряжаться им как крепостным. Словно своему сеньору, на коленях, трубадур присягал даме на вечную верность. Дама вручала своему поэтическому паладину золотое кольцо, символ "миннэ", приглашала eгo подняться с колен и целовала в лоб. Этот поцелуй всегда был первым и, в большинстве случаев, последним. "Миннэ" делает целомудренным". — Отто Ран. Крестовый поход против Грааля: Пер. с нем. — М.: ООО "Издательство АСТ", 2004. — Прим. перев.
¹⁸³ Абзацем ранее Леру перечислял настоящие города, гробницы и храмы, здесь уже идёт набор выдуманных — судя по всему, Леру в очередной раз издевается над учёным педантизмом своего персонажа, усиливая это следующей далее фразой в духе известного "Я сам этого Пастернака́ не читал, но скажу..." — Прим. перев.
¹⁸⁴ К моменту выхода книги во французской читательской аудитории было ещё немало людей, помнивших вкус рагу и паштетов из крысятины во время осады Парижа в период Франко-прусской войны; горожане находили их довольно съедобными. — Прим. перев.
¹⁸⁵ Пародия на средневековый куртуазный сюжет: дама роняет платок, чтобы дать мужчине повод завязать разговор. — Прим. перев.