Вернуться к содержанию

ГЛАВА IX
Восковая маска

Теофраст и Адольф решили вернуться на виллу "Лазурные волны", не дожидаясь наступления вечера. Прихватив ящик с червями, последнее удилище и кукан со скромной добычей в виде пары плотвичек, маленького подуста и уклейки, они начали взбираться на пригорок.
По дороге друзья остановились у дверей трактирщика Лопарда, решив, что было бы неплохо согреть душу доброй порцией аперитива. Прислушиваясь к звону ветхой лошадиной сбруи дилижанса из Кресси, они следили, как в умелых руках трактирщика размокший кусок сахара плавился на стальной лопатке и его маслянистые капли стекали в зелёный ликёр. Адольф возобновил рассказ о Дитяти с прерванного места.
— Этот добрый дядюшка, — продолжил он, — знал, что такое семья. Он спас маленького Картуша от печальной участи, увёз из руанского госпиталя и вернул под родительский кров. В доме № 9 на улице Капустный Мост, где ты когда-то родился в семье бондаря, был праздник. Луи-Доминик, горько наученный своими несчастьями, поклялся, что отныне во всём Париже не будет более почтительного сына и работящего подмастерья, чем он, и принялся помогать своему батюшке клепать бочки. Приятно было смотреть, как он, с первыми лучами, уже орудует молотком и скобелем.⁶⁰ Казалось, он поставил перед собой цель: забыть свои прежние проделки. За несколько проведённых в таборе месяцев он обрёл у цыган ряд навыков, позволяющих нравиться окружающим. Во время перерывов в работе он веселил напарников забавными фокусами; в праздничные дни семью маленького Картуша наперебой зазывали на обед или ужин, поскольку сноровка, шутки, кривлянье и гримасы Луи-Доминика обещали развлечение. Он имел большой успех в своём квартале, и растущая известность наполняла его гордостью. Но вот он подошёл к тому счастливому рубежу, когда даже самые нечувствительные представители рода людского вдруг ощущают, что в груди их бьётся сердце, а душу переполняют нежные чувства. Луи-Доминик влюбился. Предмет его страсти был прелестен. Это была белошвейка с улицы Портефуэн. У неё были голубые глаза, золотистые волосы, тонкая талия и, я думаю, слишком уж много кокетства.
— Всё это весьма хорошо, — прервал его Теофраст, — и никак не свидетельствует о дурной натуре. Не понимаю, почему же в конце концов всё так плохо кончилось.
— Я уже сказал, — продолжал Адольф, — что эта девушка была кокеткой. Она любила туалеты, украшения, кружева. Ей нравилось затмевать подруг. Вскоре скромных средств Луи-Доминика стало не хватать для удовлетворения фантазий маленькой белошвейки с улицы Портефуэн. И тогда он обокрал своего отца.
— О, женщины! — вскипел Теофраст, сжимая кулаки.
— Ты забываешь, друг мой, — сказал Адольф, — что рядом с тобой женщина, которая постоянно дарит тебе радость и возможность гордиться ею.
— И это правда! Прости меня, Адольф, но ты же знаешь, приключениями Дитяти я интересуюсь как собственными. И я не могу не сожалеть, что он был так скомпрометирован в этой истории с белошвейкой из Портефуэн.
— Итак, он обокрал своего отца, и вскоре это открылось. Отец принял суровое решение. Он добился королевского указа, письма с печатью, дававшего ему право поместить сына в исправительный дом монастыря лазаристов,⁶¹ что в Сен-Дени.
— Ну и родители! — вскричал Теофраст. — Вместо того чтобы лаской бороться с дурными наклонностями, они лишили ребёнка надежд, ввергли его в мрачные застенки! А там он столкнётся лишь с дурным влиянием, и протест только окрепнет, усилится и подавит все другие чувства молодой и наивной души. Готов спорить, не попади он в исправительный дом, ничего бы не случилось!
— Успокойся, Теофраст, Картуш в монастырь лазаристов так и не попал.
— Как так?
— Вот так. Отец ничего не сказал ему о своём решении по поводу кражи, и Луи-Доминик ни о чём не подозревал. Как-то воскресным утром Картуш-отец cказал Картушу-сыну, что они идут на прогулку. Тот был весьма рад сопровождать отца. Настроение у него было прекраснейшее, он надел лучшее своё платье и в уме уже прикидывал, какие радости сулит ему ближайший вечер, ведь его он рассчитывал провести на улице Портефуэн.
— Куда мы идём, отец? — спросил он.
— Мы просто прогуливаемся, сынок.
— Но куда?
— Не важно. Куда-нибудь в сторону Сен-Дени.
При этих словах Луи-Доминик насторожился. Он знал, что на краю пригорода Сен-Дени существовал монастырь лазаристов, к которым некоторые родители отводили своих детей. Внешне он не выказал своих опасений, но страх проник в его душу, поскольку совесть у него была нечиста. Когда они подошли к углу улиц Сен-Дени и Паради, и перед ними возникло здание монастыря Св. Лазаря, Луи-Доминику показалось, что поведение его отца несколько неестественно. Тотчас же и вид самого квартала показался ему отвратителен. Тогда он предложил отцу, чтобы тот не спеша шёл дальше, поскольку ему надо остановиться у этой стены (она сохранилась и по сей день), чтобы "чуток облегчиться".
Как только отец отвернулся, ребёнок исчез, и больше Картуш-старший его не видел.
Теофраст отхлебнул хороший глоток аперитива, прищёлкнул языком, вытер губы платком и сказал:
— И правильно сделал! На его месте я бы поступил так же.
— Несчастный! — вскричал Адольф, — да это же ты и был на его месте!
— Да, правда, я всё про это забываю, — вздохнул Теофраст.
Между тем улица Эсбли начала оживляться. Дилижанс, забравший на вокзале прибывшую публику, остановился у трактира г-на Лопара. Возница щёлкал своим кнутом так, что, казалось, хотел оглушить лошадей. Среди сидящих наверху империала Теофраст узнал г-на Баши и супругов Трюд. Он помахал им, но ответа не получил; он окликнул их по именам, но те промолчали. Теофраст был поражён. "Делают вид, что со мной не знакомы, — думал он. — Неужто они на что-то обиделись?" Кучер закричал: "Но-о!" — ещё раз щёлкнул кнутом, и дилижанс, поднимая пыль и вихляя колёсами, двинулся в сторону деревеньки Конде.
— Ты видел? Они с нами даже не поздоровались!
— Что удивляться, после того ужина… Хотел бы я знать, что они об этом могли подумать, — ответил Адольф.
— Да что там такого странного произошло? — простодушно спросил Теофраст.
— Ты залез на стол и пел песню на воровском жаргоне. И это в присутствии незамужних дам, молоденькой мадемуазель Трюд и пожилой мадемуазель Табюре.
— Тупые буржуа! Какая ограниченность с их стороны! Теперь мне понятно поведение мадам Баш. Позавчера, в Париже, я встретил её в аптеке Креси, она там спрашивала теребентин в капсулах для своей собаки… она сделала вид, что меня не узнаёт. Но я буду выше этих людей. Продолжай, Адольф. Что со мной происходило после того, как я оставил отца?
— Ты обосновался на другом берегу Сены в доме с дурной репутацией. Твоя приятная внешность позволила тебе стать клиентом "Трёх Бочонков", что на углу улиц Крысиной и Дровяной. Но кредит надолго там не давали, и тебе пришлось задуматься о том, где и как раздобыть денег.

Бонбоньерка, XVIII в. (золото, эмаль)

— А белошвейка с улицы Портефуэн?
— Ты о ней уже не думал. Она тосковала о твоём исчезновении всего пару недель. А ты вскоре нашёл ей замену при таких вот обстоятельствах. Нужда заставила тебя вспомнить прежние таланты, и ты начал облегчать карманы прохожих от табакерок, кошельков, платков, бонбоньерок и коробочек для мушек.⁶² Ты этим занимался так ловко, что вызвал восхищение одного верзилы по имени Галишон. Видя, как ты работаешь, он остановил тебя на углу улицы Галланд и потребовал кошелёк или жизнь.
На это ты ответил: "Кошелёк я отдам только вместе с жизнью!" — и вытащил шпагу, ту небольшую шпагу, что накануне украл у гвардейца, пока тот любезничал с продавщицей цветов на Кукольной улице. В ответ Галишон похвалил твою отвагу и ловкость — и предложил отправиться с ним на улицу Край света. Сегодня это улица Спасителя. По дороге он сказал, что ищет компаньона для своих делишек, и ты ему подходишь. Ещё он тебе поведал, что сам он женат, а у его жены есть весьма аппетитная сестрёнка, которая, узнав тебя ближе, наверняка захочет за тебя замуж. Ты не возражал. Церемония прошла как это обычно и водилось — без священников и нотариусов. Эта связь затянулась всего лишь на шесть месяцев — а после сам Галишон, его жена и невестка отправились на каторгу.
— А я?
— О, ты их оставил ещё раньше и теперь занимался мошенничеством в районе Академии.
— Что за поведение! — сокрушённо сказал Теофраст.
— Но вскоре ты там погорел и начал работать на сержантов-вербовщиков. Ты в курсе, как в те времена набирали солдат? К вербовщикам приводили либо бесхитростных простаков, либо отпетых негодяев, не верящих ни в Бога, ни в чёрта. Те вдосталь их поили. Протрезвев поутру, они узнавали, что вчера подписали контракт — и теперь должны отправляться на войну. Ты снабжал сержантов всем необходимым, а также подыскивал для них людей. Но вскоре Судьба тебя за это наказала. Ты привёл сержантам в кабачок "Монтрейский влюблённый" двух парней. А попировав с ними, на следующий день проснулся также с подписанной бумагой. Ты оказался завербованным вербовщиком.
— Я об этом не жалею. Меня всегда привлекала армейская служба, — сказал Теофраст. — А если я подписал контракт, так это ещё одно доказательство того, что я умел писать. Передай от моего имени это тем, кто пишет мою историю.
Однако время уже приближалось к семи вечера. Адольф прервал свой рассказ, и друзья, обменявшись крепкими рукопожатиями с г-м Лопардом, отправились к вилле.

Ранний портрет Картуша

Они поднялись на пригорок, но ещё до того как за ним показалась крыша дома, Теофраст спросил:
— Скажи-ка, Адольф, очень хочется узнать, каков же я был? Наверное, красавцем? Сильным, красивым мужчиной?
— Таким тебя представляют в театре, в пьесе г-на Эннери, но в реальности, по свидетельству близко тебя знавшего поэта Гранваля, который воспел твою славу…
— О да!
— …славу убийцы, ты был:
Черняв и мал, худ, сухощав, зато велик отвагой
Смел и дерзок, крепок, быстр и умел.⁶³

— Ты мне так и не сказал, как тебе удалось раздобыть тот портрет…
— Это копия с фотографии Надара.⁶⁴
Теофраст не мог скрыть удивления:
— Так меня фотографировал Надар?
— Разумеется. Он сфотографировал восковую маску, которая должна была в точности воспроизводить твои черты, поскольку, по приказу Регента, её сняли с твоего лица. Надар сделал фото 17 января 1859 года.
— И где же сейчас находится эта маска?
— В замке Сен-Жермен.⁶⁵
— Я хочу её увидеть, — закричал Теофраст, — я хочу её увидеть, прикоснуться к ней! Завтра же едем в Сен-Жермен!
В этот момент Марселина, в милом дезабилье, распахнула им дверь виллы "Лазурные волны".
Дальше я привожу отрывок из воспоминаний Теофраста Лонге.
«Моим самым страстным желанием, — пишет он, — была возможность увидеть этот воск, который когда-то наложили на мою кожу, прикоснуться к нему. Это желание ещё более усилилось, когда Адольф сообщил подробности. По его словам, бюст знаменитого Картуша в замке Сен-Жермен-ан-Лэ находится с 25 апреля 1849 года. Похоже, что он был помещён туда аббатом Ниалье, который по завещанию выступал распорядителем имущества некоего г-на Ришо, бывшего дворецкого Людовика XVI. Г-н Ришо, скончавшийся в замке Сен-Жермен, в течении долгих лет владел этим изображением, стоимость которого увеличивало то обстоятельство, что ранее он являлся собственностью королевской семьи.

Восковая маска Картуша

Этот восковый бюст был, по приказу Регента, отлит флорентийским мастером с моего лица за несколько дней до казни. Он увенчан, рассказывал мне г-н Лекамюс, шерстяной шапкой из толстой ткани, облачён в рубаху грубого полотна, покрытую копотью, жилет, куртку и камзол из чёрного камлота.⁶⁶
Но затем г-н Лекамюс сообщил и совсем невероятные вещи. Волосы и усы для этого портрета были после казни срезаны с моего трупа и приклеены на восковую основу! Всё это было забрано в широкую и глубокую рамку из золочённого дерева весьма изящной работы. Венецианское стекло предохраняет бюст, а на рамке до сих пор можно рассмотреть следы государственного герба Франции. Я спросил Адольфа, как он смог получить столь точные сведения; он ответил, что это результат его двухдневных скитаний по самым дальним закоулкам самых известных библиотек.
Мои волосы! Мои усы! Моя одежда! Я сам двухвековой давности! Несмотря на весь ужас, что мне внушали эти реликвии человека, совершившего столько преступлений, я не мог удержаться от нетерпеливого желания увидеть их и прикоснуться к ним. О, тайны Природы! О, глубокая пропасть наших душ и головокружительная бездна наших сердец!
Теофраст Лонге, само имя которого есть синоним чести, человек, приходящий в ужас от вида пролитой крови, сейчас испытывал нежность при одной мысли об останках самого известного разбойника на Земле.
Когда я смог, благодаря встрече с портретом на улице Генего, вновь стать владыкой моих чувств, когда я внимательно проследил всё происходящее в глубине моей души и лицом к лицу столкнулся там с Картушем, сперва я был удивлён, не обнаружив в себе отчаяния, способного отравить жизнь и свести, на этот раз вторично, меня в могилу.
Нет, я вовсе не собирался сдирать эту обёртку с надписью "Теофраст Лонге, конец 19-го века", внутри которой хранилась душа Картуша! Однако в первый момент такого откровения единственное, что я мог сделать, — упасть в обморок. Затем я умолял Адольфа ничего не рассказывать моей жене. Я знаю Марселину. Она настолько боится воров, особенно ночью, что после таких признаний ни за что не согласилась бы спать со мной вместе.
Итак, в глубинах моей души я не обнаружил чувства безусловного отчаяния, но лишь безмерную жалость, настоящую жалость с налётом грусти, которая была способна оплакивать не только мою, Теофраста, судьбу, но и понуждала меня сострадать Картушу. Я задавался вопросом, для кого произошедшее было более невероятным: для честного Теофраста, носящего внутри разбойника Картуша, или для разбойника Картуша, запертого в оболочке приличного человека — Теофраста.
"Мы должны стараться понять друг друга", — произнёс я во весь голос.
Я даже не успел закончить эту фразу, которая со стороны может показаться нелепой, но при том хорошо передаёт то двойственное и одновременно цельное состояние моей души, как вдруг меня озарила догадка. Мне вспомнились рассказы г-на Лекамюса о теории реинкарнации.

Маска Картуша без рамы

Он связывал её с неизбежностью эволюции явлений и индивидов, что в официальной науке носит название трансформизма, и утверждал, что душа возрождается вновь, чтобы эволюционировать, как правило, к лучшему. Это есть то самое поступательное развитие Сущего, которое с таким пафосом мы обсуждали в компании комиссара Мифруа. Итак, естественный закон, который иные называют Богом, не нашёл на Земле для эволюции преступной души ничего более достойного, чем тело Теофраста Лонге. Признаюсь, как только эта мысль оформилась в моём сознании, я почувствовал, что на место примитивного отчаяния, от которого ранее я упал в обморок, теперь заступает нечто, похожее на гордость. Я, пусть простой, но ПОРЯДОЧНЫЙ человек, Теофраст Лонге, был избран Мировой Судьбой для того, чтобы из тьмы и крови возвысить к должному величию душу Луи-Доминика Картуша по кличке Дитя. Я охотно принял, поскольку мне ничего другого и не оставалось, эту нежданную задачу и весь собрался, готовясь её исполнить. Я не уставал повторять эту фразу, адресуя её им обоим, обитавшим во мне: "Мы должны стараться понять друг друга!" При этом я сразу же велел Картушу беспрекословно подчиняться Теофрасту и пообещал ему вести далее столь строгую и правильную жизнь, что сам не мог удержаться от улыбки и слов: "Бедняга Картуш!"
Я поручил г-ну Лекамюсу досконально исследовать документы, касающиеся Луи-Доминика, так, чтобы мы могли знать абсолютно всё о его существовании. Объединив это с тем, что дадут мои чёрное перо и воспоминания, я рассчитывал, что смогу воскресить в своём сознании Другого, и это позволит мне действовать сообразно обстоятельствам.
Я поделился этими мыслями с Адольфом, и он поддержал меня, предостерегая меж тем от соблазна разделять Теофраста и Картуша. "Не забывай, они едины, — сказал он мне. — У тебя инстинкты Теофраста, выходца из семейства огородников и садоводов Ферте-су-Жуарр. Они хороши, но к ним прилагается ещё и ужасная душа Картуша. Будь осторожен! Война объявлена. Речь сегодня идёт лишь о том, кто победит: древняя душа или сегодняшние инстинкты?"
Я спросил его, действительно ли душа Картуша была столь ужасна, и был рад услышать, что в его характере были и добрые черты.
— Картуш, — сказал он, — отдал своим людям приказ, запрещавший им без достаточной на то причины убивать и даже ранить прохожих. Когда он рыскал по Парижу во главе одного из своих отрядов и к нему приводили жертв, он разговаривал с теми весьма вежливо и ласково, и всегда возвращал им часть добычи. Зачастую всё сводилось к простому обмену одеждой. А если после обмена в карманах ему попадались письма или портреты, бывало, что он догонял бывшего владельца, чтобы вернуть их, пожелать доброй ночи и сообщить пароль. Для него непреложным законом было: ни с кем нельзя обращаться слишком грубо или дважды грабить в одну ночь, чтобы не отвратить парижан от ночных прогулок.
По той же причине он запрещал беспричинные убийства. То есть по своей сути этот человек злым не был. Сегодня у нас на Бульварах можно столкнуться с негодяями, убивающими просто из удовольствия. Остаётся лишь сожалеть о том, что за всю его жизнь у Картуша было около ста пятидесяти поводов для убийства ближних.
Однако вернёмся к восковой маске. Едва лишь мы сошли с поезда в Сен-Жермен-ан-Лэ, я и мой друг Адольф, как в группе путешественников мелькнула фигура, показавшаяся мне знакомой. Движимый чувством, с которым невозможно было совладать, я бросился вдогонку, но тот человек уже исчез. Я всё пытался понять, где же я мог встречать эту в высшей степени неприятную мне особу. Адольф поинтересовался причиной моего возбуждения, и в ту же секунду я всё вспомнил.
— Это же господин Петито, преподаватель итальянского, мой сосед! — вскричал я. — Что ему делать в Сен-Жермене? Я ведь искренне пожелал ему не путаться у меня под ногами.
— Да что он тебе сделал? — спросил Адольф.
— О, ничего. Но если только наши пути пересекутся, я ему отрежу уши.
И вы знаете, ведь именно так, как было сказано, я бы в тот момент и поступил.

Королевский дворец-замок в Сен-Жермен-ан-Лэ

Не думая более о г-не Петито, мы направились в замок. Эта прекрасная крепость восстановлена в том виде, в каком она существовала при Франциске Первом.⁶⁷ Мы вошли в музей, и меня сразу пронзило чувство острого сожаления. Замок, ведающий всю историю Франции, стены которого видели череду необычных событий в жизни королевских семей, эти стены, призванные хранить наше прошлое (пусть даже нам и не удалось их особо наполнить), сегодня стали подобием базара, на котором выставлены гипсовые отливки романской эпохи, доисторическое оружие, слоновьи клыки и барельеф арки Константина. Моя печаль сменилась гневом, когда я узнал, что восковой маски Картуша здесь нет. Я уже воткнул было кончик своего зелёного зонта в глаз гипсовому легионеру, когда один пожилой охранник подошёл к нам и сообщил, что, как ему помнится, восковая маска Картуша действительно ранее хранилась в Сен-Жермене, но потом была передана в библиотеку, которая всю нынешнюю неделю закрыта на ремонт.
Я дал этому добряку десять су, и мы вернулись на террасу,⁶⁸ решив возвратиться сюда в нужное время. Чем более я мечтал прикоснуться к восковой маске, тем быстрее она от меня удалялась.
Был чудный день, и мы спустились в лес. Прекрасная аллея привела нас к зданию дачного домика Les Loges,⁶⁹ построенному напротив замка по прихоти Анны Австрийской.
Когда мы приблизились к левому углу здания, мне показалось, что впереди, в чаще, мелькнул отвратительный силуэт и отталкивающее лицо г-на Петито, но Адольф уверил меня, что я ошибаюсь».

______________________________________________
Примечания переводчика:
⁶⁰ Скобель — плотницкий инструмент в виде прямого или изогнутого ножа с ручками. Используется для производства клёпок бондарями, а также сдирания коры с брёвен.
⁶¹ Лазаристы — конгрегация, основанная св. Венсаном де Полем в XVII веке. Название получила по имени монастыря Св. Лазаря, в котором она первоначально располагалась. Члены этого союза не приносят монашеских обетов, и конгрегация является скорее общественной организацией, чья деятельность направлена на духовное совершенствование её членов, просвещение населения, образовательные программы и т. п.
⁶² Бонбоньерка — коробочка для конфет, т. к. обёртки ещё не придумали; мушки — скорее всего косметические накладки, имитация родинок; правда, может иметься в виду и лекарственное средство, "шпанская мушка" — виагра той поры. Бонбоньерки, при всей их непрактичности (малый объём, большой вес), были настоящими предметами искусства, которые наверняка можно было легко реализовать. См. фото.
⁶³ Как стихи не звучит вовсе, но меня извиняет то, что они и в оригинале-то не очень…
⁶⁴ Надар (наст имя Гаспар Феликс Турнашон, 1820–1910) — знаменитый французский фотограф, а также путешественник и журналист.
⁶⁵ Сен-Жермэн-ан-Лэ — город в 19 км к западу от Парижа. Со Средних веков являлся загородной резиденцией королевской семьи.
⁶⁶ Камлот — дешёвая грубая ткань.
⁶⁷ Франциск I (1494–1547) — король Франции, построивший замок-дворец, который до появления Версаля играл роль королевской резиденции. Музей древностей, о котором речь далее, находится там с тех пор, как Наполеон III передал его в 1867 году созданному им Музею археологии.
⁶⁸ Одна из достопримечательностей замка — сады и терраса времен Людовика XIV.
⁶⁹ "Ну не виноватая я!.." Искать прямой эквивалент в русском языке — всё равно, что переводить песню "Ах вы сени, мои сени…" как "О, mon vestibule!"; именно поэтому в словаре Брокгауза и Ефрона читаем: "Здесь, в 3 км от города, находится дачный дом Les Loges, построенный Анной Австрийской".