На главную Библиография Гастона Леру

Гастон Леру
"Двойная жизнь Теофраста Лонге"
(1903)

Перевод и комментарии М. М. Кириченко

Вернуться к содержанию

ГЛАВА XLI
Последние слова и поступки Теофраста

Вот мы и подошли к конечной главе нашей правдивой и захватывающей истории. Не без волнения автор этих строк берёт в руки перо, дабы воспроизвести последние поступки г-на Теофраста Лонге и повторить его последние слова. Он привязался к своему герою. И хотя им и довелось вместе пережить ряд мрачных сцен душегубства, таких как, например, "месть телёнка", ему всё же хотелось бы, чтоб документы из шкатулки продлили — пусть даже на несколько дней — жизнь этого симпатичного, невзирая на все им совершённые преступления, человека. Но такова уж эта история, и автору надлежит завершать повествование. Ещё хотелось бы, чтоб последние поступки господина Теофраста Лонге на этой земле были бы не столь трагичны. Автор — а он, как уже было сказано, не относится к числу тех, кто воодушевляется, макая своё перо в кровь жертв, — хотел бы этого пожелать и самому Теофрасту, и нашей несчастной мадам Лонге, которая в итоге оказалась чересчур жестоко наказана за проявленную ей слабость по отношению к господину Лекамюсу...
Бедный Теофраст! Бедная Марселина! Вот как, о глава семьи, ты вынужден поступить с женщиной, долгие годы бывшей радостью и гордостью твоего домашнего очага! Вот, о женщина, к какому печальному финалу привёл твой изменчивый и в то же время прямой нрав! А господин Лекамюс, на мой взгляд, выглядит отвратительно.

* * *

Глубокой осенью в девять часов вечера уже царит кромешная ночь. Г-н Лонге подымается вверх, вверх по холму, на котором стоит вилла "Лазурные волны". Дрожащей рукой, со множеством предосторожностей, он отпирает маленькую калитку в задней части сада. Крадучись и замирая на каждом шагу, как вор, он пересекает сад.


Художник Harrison Fisher

О, как ты подавлен, Теофраст! Как я сейчас сочувствую тебе! Ты прижал левой рукой своё сердце, которое сегодня бьётся сильнее, чем в ту ночь, когда на вашем ночном столике начал мурлыкать фиолетовый котёнок! Твоё доброе, твоё огромное сердце заполнено любовью к этой женщине, которую ты мечтаешь видеть счастливой! И которая не может стать счастливой с тобой... Вот видны освещённые и приоткрытые окна салона... Маленькими шажками ты приближаешься к ним, Теофраст, и поднимаешь, поднимаешь голову... О! Что ты там увидел, в глубине комнаты! Что за жалостный стон срывается с твоих губ? Почему ты хватаешься горячечными руками за голову, отчего твои пальцы вырывают из неё прядь седых волос? И, в конце концов, так ли важно, что ты там увидел, если ты давно мёртв? Ты хотел видеть её счастливой? Теперь ты убедился, и основательно, на сто тысяч лет вперёд, что она счастлива? Несчастный рогоносец, удались скорее... Что тебе ещё делать в этом саду? Если ты и увидел, как твой друг Адольф Лекамюс дарит горячий поцелуй влюблённым губам Марселины, то что тебя в этом удивляет? Ведь ты же для них мёртв? Господин Лекамюс утешает Марселину в её беде, а твоя смерть для её сердца — столь сильное несчастье, что необходимы очень горячие поцелуи, ещё и ещё, чтобы изгнать воспоминания о тебе... Ты же не будешь держать зла на г-на Лекамюса за то, что он стремится дать счастье Марселине?
Там, под окном, сидя на земле, ты плачешь, ты плачешь... Так иди же прочь, иди наконец!
Несчастный, увидев, ты хочешь ещё и слышать! Ты встаёшь на цыпочки, вытягиваешь шею и вслушиваешься. Ты слышишь, как господин Лекамюс говорит:
Я так жалею об исчезновении Теофраста...
В душе ты возносишь благодарность верному другу, но тут он завершает фразу:
— ...ведь пока он был тут, ты была куда ласковей со мной!

* * *

И вот через окрестные поля бежит, бежит, бежит Теофраст... Он убегает от зова преступления.
Может быть, ему и удалось бы скрыться далеко, так далеко, что для преступления стало бы слишком поздно. Но в этот момент рубашка стала жечь ему кожу, и ужасные страдания, причиняемые ею, внушили ему уверенность, что избавиться от мучений он сможет, лишь избавившись от преступления. И он помчался навстречу ему!
Как жаль, что в тот момент он не догадался просто сбросить рубашку.
В приступе кровожадного возбуждения, подобного которому не видела вся история преступлений, — если только мы не обратимся к преступлениям из области мифологии, которая содержит наиболее отъявленные их примеры, — он бежит назад, пересекает сад, влетает в салон и настигает господина Лекамюса и мадам Лонге уже в вестибюле.
При виде его Адольф и Марселина испустили крик ужаса, который, к несчастью, не был услышан служанкой, вышедшей в лавку купить бельгийской политуры.
На полу лежал кусок верёвки, оставшейся от недавней распаковки вещей. Господин Лонге схватил его, и Адольф не успел даже подумать о сопротивлении, как оказался связан и прикручен к массивному торшеру на лестнице.
Затем Теофраст бросился к ковру, на котором была развешана коллекция оружия, и вырвал из ножен изогнутую саблю. Раздался крик Марселины:
— Адольф, уши!
Благородная женщина, в этот трагический час она думала об ушах господина Лекамюса.201 Увы, ей лучше было бы в тот момент позаботиться о своей голове!
Парой секунд позже господин Лонге снёс её, так, как раньше забивал телёнка — одним ударом.
И, держа голову за волосы, он поднёс её к лицу дрожащего от ужаса Адольфа.
— Поторопись, — сказал он, — целуй скорее, пока губы ещё тёплые!
Что мог сделать намертво связанный господин Лекамюс? Только подчиниться. И он поцеловал уже начинавшие холодеть губы.


Так выглядел Малый мост в конце XIX — начале XX вв.
Именно здесь нашла свой конец бедная Марселина

Теофраст поднялся на чердак и спустился оттуда с большим чемоданом. На всю процедуру ушло двадцать пять минут (господину Удри, мяснику, требовалось не более этого, чтобы разделать телёнка, и Теофрасту, чтобы разделать самого мясника, потребовалось столько же). Повторюсь, разделывая мадам Лонге, он уложился в двадцать пять минут. Он её разделал, хоть и плача, но разделал.
Куски тела были аккуратно уложены в чемодан. Теофраст закрыл его на ключ и взгромоздил на плечи. По-прежнему плача, он попрощался с господином Лекамюсом. Тот не отвечал, тяжело дыша. Теофраст со своим большим чемоданом растворился во тьме.
Той же самой ночью на берегу Сены,202 близ Малого моста, можно было увидеть человека, спихивающего в воду содержимое большого чемодана. А прислушавшись, можно было бы разобрать бормотание: "Бедная моя Марселина! Бедняжка Марселина! Какая прекрасная женщина! Да, трефной203 она точно не была!"

* * *

На заре Теофраст постучал в дверь добряка Амбруаза. Амбруаз увидел, что по его лицу катятся слёзы, и участливо спросил, что ещё с ним произошло.
— Сперва, — сказал Теофраст, — я хотел бы тебе вернуть рубашку. И не предлагай мне её больше: она обжигает!
— Как! Моя рубашка жжёт? — отвечал озадаченный Амбруаз. — Да что ты мне рассказываешь? Это прекрасная рубашка, я только что отдавал её в стирку со всеми своими вещами в прачечную на улице Капустный мост!
Теофраст побледнел:
О, так это там! — прошептал он и сразу же лёг на постель, с которой больше и не встал.
Да, именно там! Читатель не может не понимать, что без серьёзных причин женщину — будь то даже собственная жена — не режут на куски и не швыряют эти куски с парапета Малого моста.


А так выглядел Малый мост в последние годы
жизни Картуша, здесь вода приняла тело
Марии-Антуанетты Нерон

У Теофраста имелось на то серьёзное основание, оно настигло его из глубины веков. Подобно тунике Деяниры, сжигавшей тело Геракла,204 рубашка Амбруаза обожгла его огнём преступления. Переодев её, он вместе с ней надел и душу Картуша. Он почувствовал, как по его венам побежало древнее пламя человекоубийства, ведь эта рубашка была выстирана в прачечной улицы Капустный мост, которая находилась как раз в том месте, где Картуш родился! Из глубины столетий его настиг прежний порыв, тот, что примерно 200 лет назад заставил его убить неверную жену Марию-Антуанетту Нерон и, разрубив её тело, бросить куски с Малого моста!
Я хочу заметить всем, держащим в руках эту книгу: не улыбайтесь, прочитав это необычное объяснение. Что в этом деле могут понять господа судьи! Те многочисленные дела, которые они так и не смогли разобрать, но вынесли по ним, тем не менее, свои приговоры, стали бы намного яснее, будь возможность отправить на скамью подсудимых подельников, скрывающихся во глубине веков!
Теофраст был милым и добрейшей души человеком, и, тем не менее, он совершил убийство! Но после его постигли муки раскаяния. Не говорил ли он Амбруазу, ухаживавшему за ним у его смертного одра: "Пожалей, пожалей меня, друг, от всего сердца, ибо я слишком уж погорячился со своей женой..."
Нет, он так и не дал другу объяснений своей чрезмерной горячности, но угрызения совести свели его за несколько недель в могилу. Хотя то были угрызения по поводу дела, совершённого Другим... Ах, почему же, почему природа требует от нас искупать чьи-то преступления двухсотлетней давности?
Бедный Теофраст! В сей час, когда ты собираешься вновь возвратиться назад, вглубь веков, позволь молитвенно преклонить колени, о мученик наследственного греха, у твоего смиренного ложа, орошаемого слезами добряка Амбруаза...
— Я прощаю господина Лекамюса, — произнёс ты с самой мрачной из своих улыбок. — Когда я умру, отыщи его и скажи, что я назначаю его своим душеприказчиком. Это будет его наказанием. Я завещаю ему всё, что имею. Что делать с этим деревянным ларцом, который стоит у изголовья, он вскоре узнает. Этот ларец хранит страшный секрет последних месяцев моей несчастной жизни...
Произнеся эти слова, Теофраст приподнялся на подушках — воздуха ему уже не хватало, он понимал, что умирает... Взгляд его был уже не от мира сего. Казалось, он скользит где-то там, за стенами комнаты. Вновь раздался болезненный голос Теофраста:
— Я видел... Я вижу... Я возвращаюсь к этому прямоугольному лучу, который солнце забыло тут, в подземельях Консьержери, со времён начала Истории Франции.
С этими словами он отошёл.
Амбруаз плачет, плачет — он не знает, что этот человек, только что испустивший дух, вовсе не умер!
Впрочем, есть люди, — и среди них весьма образованные особы, — которые утверждают, что если ты умер, то на этом уже всё! И они в этом убеждены! Поздравляю, поздравляю вас, господа! Мне не хочется сегодня спорить с вами об этом, я слишком устал... Но как-нибудь потом мы с вами побеседуем на эту тему, там, во глубине наших могил!

КОНЕЦ

______________________________________________
201 Что естественно, ведь она не могла забыть ту ужасную ночь, когда своих ушей лишился господин Петито. — Прим. Г. Леру.
202 Внимательный читатель может вспомнить из содержания 3-й главы, что вилла "Лазурные волны" находилась на берегу Марны, но противоречия тут нет — Марна является притоком Сены и впадает в неё примерно в 10 км выше центра Парижа. Расстояние вполне достаточное, чтобы физически крепкий человек с 9 вечера до рассвета мог бы его проделать, даже с тяжёлым чемоданом на плече. Через 11 лет после написания романа эта река станет известна как место Марнского сражения, имеющее для французов такое же значение, как для нас — битва за Москву в 1941. Враг был уже в непосредственной близости от столицы, но приближенность к городу позволила французскому командованию принять решение настолько нестандартное, что оно достойно войти в число главных курьёзов военной истории: были мобилизованы несколько сотен парижских такси, на которых часть подкреплений в кратчайшее время были доставлены на линию фронта, и это позволило добиться перелома в сражении. Полк, едущий на передовую в такси, — согласитесь, это отдаёт сюрреализмом даже сегодня, не говоря о начале ХХ века, когда такси являлось атрибутом роскошной жизни состоятельных людей. — Прим. перев.
203 См. главу XXII, описание приёмов работы и жаргона мясника Удри. — Прим. перев.
204 Леру имеет в виду древнегреческий миф, в котором Геракл выпускает в кентавра Несса стрелу, отравленную смертельным ядом — кровью Лернейской гидры. Несс мчится к его жене Деянире и рассказывает ей, что если она смажет его кровью одежду Геракла, тот воспылает к ней безмерной любовью. Бедняжка верит ему, и Геракл, надев натёртый отравленной кровью хитон, начинает корчится в страшных муках. В итоге он восходит на костёр и даёт команду сжечь себя. Деянира закалывается, а их потомки (Гераклиды) разбредаются по Элладе. — Прим. перев.