Вернуться к содержанию

ГЛАВА XXXIII
Как и при каких обстоятельствах гг. Мифруа
и Лонге знакомятся со знатной дамой
Жанной де Монфор и дамуазель де Куси,
и что из этого следует далее

«Почва, на которой мы заснули, была мягкой и слегка влажной. Мне показалось, что она пригодна для того, чтобы давать жизнь простейшим растениям, и я счёл это благоприятным для нас знаком. До сих пор в нашем путешествии не было ничего интересного, если не считать отдельных разговоров Теофраста и вашего покорного слуги. В свете наших электрических фонарей возникали подземные галереи — то широкие, то узкие, то закруглённые, как неф собора, то квадратные и прямоугольные; временами они понижались так, что мы вынуждены были ползти на коленях. Но в целом их вид не радовал нас разнообразием. Когда мы говорили друг другу: "Смотри, камень", "Смотри, глина", "Смотри, песок", то этим всё и было сказано, ведь мы только это и видели.
Так не могло долго тянуться. Мы уже долго шли, так и не встретив воду, а по моим расчётам, нам давно пора было найти источник. Мои ожидания, как вы видите, были довольно скромны. Насколько же их превзошла реальность! Вы сами это оцените, когда я расскажу, что за чудо ослепило нам глаза десятью минутами позже.
— В путь! — сказал я.
Теофраст встал, затянул ещё на две дырки свой ремень — и был готов идти дальше, не досаждая мне более своими голодом и жаждой. Этот славный человек понял, видимо, что моему желудку сейчас так же несладко, как и его собственному. Мы тронулись, держа куртки в руках — настолько стало жарко. До того, около четырех пополудни, я оценивал температуру примерно в десять градусов. Но с тех пор она постоянно повышалась по мере того, как мы начали продвигаться по невысокой галерее вплоть до встречи с тем, о чём я сейчас не замедлю рассказать. Теперь, мне казалось, температура поднялась градусов до двадцати; пот обильно стекал по нашим лицам.¹⁶⁸ Казалось, мы движемся сквозь обжигающее лето. Чем объяснить это изменение температуры? Опустились ли мы глубже под землю? Или же просто за счёт рельефа слой над нами стал толще? Я знал, что некоторые галереи пролегают под Парижем на глубине более чем 79 метров. Кто бы нам сказал, на какой глубине находимся мы?
Наш электрический фонарь освещал пространство вокруг, и мы продолжали двигаться вперёд, обсуждая вопрос жара, исходящего от земного ядра. Но вдруг стены галереи разошлись, и мы оказались в столь широкой пещере, таком огромном подземном цирке, что наш луч, как бы силён он ни был, не мог осветить дальние стены. И, наконец, не могу вам передать всю нашу радость и изумление, когда, глянув вниз, мы обнаружили, что стоим на покрытом ковром пены берегу озера с водой такой кристальной чистоты, что сквозь неё было видно, как в глубине кружат прекрасные безглазые рыбы с бесцветной чешуёй; они не пугались нас, и нам казалось, что стоит опустить руку в воду, и нам не доставит труда их схватить. Вдалеке по чудным водам этого озера плавала стая уток. Мы насчитали пятнадцать!
— Пятнадцать уток! — шёпотом воскликнул Теофраст, боявшийся их спугнуть. — Их полтора десятка, я посчитал! — И, едва не плача, он позвал: "Ути, ути, ути!"
Затем, потеряв остатки вежливости, он стукнул меня по животу со словами:
— Ну, старик, что ты об этом скажешь? Это тебе не твои асселиды, асселюсы, акватикусы-мастикусы, мастикумы-путеанусы... Ути, ути, ути!
Признаюсь, я был задет тем, что не мог предвидеть подобного... Но я тут же отвоевал в уме Теофраста все прежние позиции и, усадив его на берегу спиной к воде (чтобы он не спугнул уток), объяснил ему, приводя необходимые доказательства, что всё наблюдаемое нами абсолютно естественно. Он с жаром благодарил меня, повторяя, что был бы безутешен, если бы в наших обстоятельствах столь прекрасное озеро и такие прекрасные утки оказались бы вдруг неестественными.
Я не стал тратить время на лекцию о том, какова роль каждого вида геологических слоёв в создании подобного феномена. Я не рискнул затемнять его сознание теорией чередования песчаных и водонепроницаемых пластов. Впрочем, я объяснил ему, что в водопроницаемых слоях может накапливаться водяная подушка, двигающаяся с определённой скоростью. Текучие воды, увлекая с собой песок и камни, сливаются в подземные реки, которые пробивают себе путь в массивах камня и создают подземные пустоты.

Озеро Церкница

Более всего его поразил рассказ о моей поездке в Карниоль.¹⁶⁹ Там расположено озеро Церкница, длиной около двух лье и одного лье в ширину. Если лето засушливо, то к его середине уровень воды в нём резко падает, и через несколько недель оно полностью пересыхает. Тогда становятся видны уходящие вертикально вниз отверстия, местами имеющие горизонтальные ответвления; через них вода уходит под землю в глубь пещер, которыми пронизаны окрестные горы. Когда же вода вновь возвращается из подземного озера, соединенного с верхним рядом протоков, она выносит наверх безглазых рыб различного размера. Через одну из пещер вода выносит из подземного озера и уток. Они бодро плавают, попав на дневной свет. Они полностью слепы и голы, то есть лишены перьев. Зрение к ним возвращается довольно быстро, но нужно от двух до трёх недель, чтобы вновь отросли их абсолютно чёрные перья и они обрели возможность летать. Исследователь Вольвезор посетил окрестности этого озера в 1687 году, добавил я, чтобы подавить в уме г-на Лонге все сомнения в естественном характере происходящего, и набрал их значительное количество; он также ловил там безглазых угрей, довольно крупных линей и щук. Отдельные щуки тянули на 40 ливров! То есть под Циркницем существует не водная прослойка, а настоящее озеро, которое заселяют утки и рыба из верхнего озера.¹⁷⁰

Церкница под землёй

Г-н Теофраст Лонге, не спуская с уток глаз, не переставая повторял:
— Абсолютная правда, господин комиссар. Утки самые что ни на есть реальные!
Я добавил, что у нас во Франции есть свои церкницы. В Анжу около Сабле существует провал от 6 до 8 метров в диаметре, глубину которого так и не удалось измерить. Местные жители зовут его "Бездонный фонтан". Иногда он выходит из берегов и выносит наружу значительное количество рыбы, в особенности щук со специфической пятнистой окраской...
— У которых нет глаз! — перебил меня Теофраст. — Я знаю, господин комиссар, но коли уж эти утки и рыбы безглазые, то любой желающий с лёгкостью их поймает!
Теофраст Лонге всё продолжал говорить о своём намерении броситься в воду и поймать одну из уток, когда моя рука легла ему на плечо; он замолк, и нам обоим было не под силу что бы то ни было произнести, настолько нас поразило увиденное!
Луч нашего фонаря только что выхватил из темноты на изрядном расстоянии, но не так уж и далеко, чтобы мы могли упустить хоть одну деталь этой незабываемой сцены, женское тело! На покрытом пеной берегу, повернувшись к нам спиной, стояла полностью обнажённая женщина!
И я готов поклясться как скульптор, что никогда дотоле мне не доводилось видеть подобное тело! Но видение тянулось лишь доли секунды, поскольку женщина бросилась в воду и поплыла с грацией и непринуждённостью дельфина.
Её появление заставило нас забыть об утках; это лишний раз доказывает, что бессмертное искусство заставляет нас забывать о реальности. Никто из нас уже не думал о раздирающем желудок голоде. Мы боялись лишь одного — как бы не исчезло это видение, и надеялись, что купальщица не заподозрит нашего явно нежданного присутствия на покрытом пеной берегу.
Несколько широких взмахов, и вот тело прекрасной незнакомки, разбрасывая мелкие жемчужинки озёрной воды, вновь показалось во всей своей прекрасной наготе — на этот раз уже в нескольких шагах от нас, но по-прежнему спиной к нам.
Из чего была создана его прекрасная белизна? В каких карьерах Каррары или Пентелика коленопреклонённый мир сможет обнаружить более ценный и более чистый мрамор? Что за чудо божественных глубин, в которые привела нас Судьба, явилось нам в этих линиях изначальной Красоты?

Художник С. Полупанов

У неё были бёдра Венеры Медицейской, талия Венеры Книдской, шея Венеры Праксителя и руки Венеры Милосской! (То есть я хочу сказать, что я бы пожелал Венере Милосской обрести такие руки). Изгиб шеи напоминал Диану с оленем, плечи — Ариадну, посадка головы — Мельпомену, ямочки на щеках — Венеру из Арля, движение ноги — луврскую Шлемоносную Афину, лодыжки — Диану из Габи, ноги — Минерву, а ляжки — Венеру Родительницу! Наконец, если, плескаясь в воде, это прелестное дитя демонстрировало грацию морского льва, то на берегу её поступь и несравненное единство движений возрождало в памяти шествие Больших Панафиней, запечатленные нашим великим Фидием фигуры, шедшие возложить на Минерву её пеплум.
Я страстно желал, чтобы мой идеал обернулся, тогда я мог бы выплеснуть возглас переполнявшего меня ликования: как она прекрасна, велика и благородна, эта Венера! Как загадочна эта божественная улыбка полураздвинутых губ! Что за взгляд! О, Теофиль, если бы ты был со мной! (Я взывал, разумеется, к Теофилю Готье).¹⁷¹
Видно, недобрый дух услышал моё горячее желание и тут же исполнил его. Венера обернулась — и мы с Теофрастом не смогли сдержать крик ужаса, который заставил её с громким хлюпаньем вновь погрузиться в воду.
У нашей Венеры не было глаз! Вы поняли? Ни малейшего намёка на глаза! На их месте вообще ничего не было! Ничего! Её уши, которые со спины скрывала густая копна волос, были огромны и выдавались вверх в форме раковины, как у некоторых животных. Но более всего нас ужаснул её нос. Да было ли это вообще носом? Увы, увы! Это скорее напоминало свиное рыльце! Милый розовый пятачок!¹⁷²
Мы не успели ещё прийти в себя от неожиданности, когда молодая девушка, облачённая в лёгкую, но непрозрачную тунику, подбежала к берегу, держа в руках пеньюар и повернув в нашу сторону такой же розовый пятачок.
Венера вышла из воды навстречу своей спутнице, и та сказала ей на старинном наречии:
— Они смиренно молчат, никто не скажет ни слова.
Венера выглядела рассерженной. На том же архаичном языке она произнесла:
— Ха! Святая Мария, этому нет оправдания! Согласитесь!
— Да!
— Это тяжкое оскорбление!
— Да!
— Наконец-то! Есть ли какие-нибудь известия от наших людей? Пойдите узнайте, что они делают... Я повелеваю!¹⁷³
С той поры как судьба забросила меня в дыру катакомб, я прилагал все силы к тому, чтобы ничему не удивляться и быть ко всему готовым. То, что ожидаемый скромный ручеёк обернулся целым озером, то, что я, приготовившись утолять голод скудными асселидами, вдруг увидел на расстоянии руки жирных уток; то, что на пенном берегу подземного озера в час своего купания передо мной, к моему изумлению, предстала спина самой красивой женщины из тех, что только могут явиться в мечтах скульптора; и то, что эта женщина, обернувшись, явила мне не человеческое лицо, а безглазую розовую мордочку... О Боже! Всё это было объяснимо. Но то, что эта розовая мордочка заговорила на самом чистом французском языке, чистейшем языке ойля 14-го века...¹⁷⁴ О! Это меня совершенно потрясло!
Мне показалось, что Теофраст не разделяет моего удивления, и я счёл необходимым подробно рассказать ему о языке ойля. Но в этот момент нас окружили как из-под земли выросшие десятка три существ с такими же розовыми пятачками на лицах. В волнении они размахивали руками, на которых я, к своему изумлению, насчитал по десять пальцев (то есть, считая и ноги, у каждого их было по сорок). Без сомнения, это были мужчины, мужчины самого что ни на есть чистейшего 14-го века — достаточно было прислушаться к их речам, которые они вели в очень слабом звуковом диапазоне. Я объяснил это обстоятельство чрезмерным развитием их органов слуха. Многие из них, жестикулируя правой рукой, левой зажимали себе ноздри пятачка, как только на них падал луч нашего фонаря. Я вскоре уверился, что наш свет вызывает у них ощущения, похожие на неприятный запах.
Они возбуждённо говорили все вместе, произнося ежеминутно имена "дама Жанна де Монфор" и "дамуазель де Куси",¹⁷⁵ и нам стало понятно, что речь идёт о дамах, потревоженных нами при купании. Испуга у нас не было, но было несколько неприятно ощущать, как их десятипальцевые руки скользят — пусть даже весьма легко и учтиво, с тысячей вежливых извинений, — по нашим лицам.
Они, не скрываясь, выражали своё изумление при виде столь неэстетичных физиономий, как наши, и соболезновали нам. Наши небольшие носы, бедные, совсем маленькие носики вызывали у них лишь весёлое пожимание плечами. Они щупали нам уши и всеми двадцатью пальцами скользили по глазам, в попытке понять — для чего могут служить эти два отверстия. Я пытался объяснить им это, но вотще, они, похоже, забыли само значение слова "глаз". Впрочем, в их языке остался глагол "видеть", но они явно использовали его в значении нашего "чуять".
Вслед за этим нас представили уже переодевшимся даме Жанне де Монфор и дамуазель де Куси. Мы рассыпались в извинениях. Дамуазель де Куси любезно их приняла и просунула свою руку под локоть Теофраста. Дама Жанна де Монфор взяла под руку меня; в сопровождении шумной толпы безглазых розовых рыл мы покинули украшенные пеной берега подземного озера и направились к Граду.
Мне представляется излишним анализировать перед читателем мои ощущения, рассказывать о своём крайнем удивлении, таком, что, несмотря на сорокавосьмичасовой голод, ни Теофраст, ни я тем не менее не испытывали ни малейшего позыва к еде. На протяжении всего пути наши спутники забрасывали нас вопросами, но они были столь многочисленными и путанными, что мы не находили времени на ответ и лишь еле успевали уворачиваться от пальцев, скользящих по нашим лицам.
Куда мы шли? Куда нас привели? Наше волнение было столь велико, что мы не отдавали себе в том отчёта. К тому же наши спутницы по дороге забрали у нас фонари, ссылаясь на то, что от них исходит неприятный запах, и мы шагали в полной темноте. Однако вокруг мы ощущали движение сотен и тысяч розовых пятачков. Дама Жанна де Монфор, не переставая дружески меня пощипывать за локоть десятью пальцами своей правой руки, сообщила мне, что мы идём на концерт.
Меня не оставляла мысль об их розовых пятачках. Когда в фонтан Самаритен выпустили стаю дорад, эти рыбы быстро потеряли присущий им цвет. То есть их розовый пятачок противоречит естественному ходу вещей. Я ухитрился вытащить у своей спутницы одну из наших ламп и, быстро нажав на кнопку, увидел, что мы находимся на большой площади. Толпа розовых рыл вокруг была неисчислима. Что за типажи, что за лица, какие жесты! И у каждого — розовое рыльце, и каждый что-то бормочет на чистейшем средневековом ойле. Одни из них, при движении мотавшие плечами, напоминали мне тонкинских медведей, другие — сибирских (тех, что кивают головой, как бы говоря "да, да" и так до бесконечности), третьи, с очень длинными носами, были вылитые австралийские пеликаны, в облике других было что-то связанное с февралём в Америке, а вот что именно, я затрудняюсь сказать.
Наконец, нам сказали, что концерт вот-вот начнётся.
— Какая жалость, я без перчаток, — сказал Теофраст».

______________________________________________
¹⁶⁸ По-моему, сознательная аналогия с жюльверновским "Путешествием к центру земли". — Прим. перев.
¹⁶⁹ Территория современной Словении; описанный механизм "пульсации" озера Церкница существует на самом деле (конечно, если не читать появления голых слепых уток и безглазых щук, это выдумка автора). — Прим. перев.
¹⁷⁰ См. статью Араго о шахтах в Артуа. — Прим. Г. Леру.
¹⁷¹ Теофиль Готье (1811–1872) — поэт, писатель и критик, один из столпов французской романтической поэзии. В молодости приверженец романтизма, позже стал духовным отцом парнасской школы. Один из основоположников теории "искусства для искусства". — Прим. перев.
¹⁷² Так герои Леру знакомятся с племенем Тальпа. Внешний вид "Венеры" вполне соответствует самоназванию подземного народа: "talpa" по-латински — "крот". — Прим. перев.
¹⁷³ В оригинале (старофранц.):
— Ils se taisent tous cois ni nul ne sonne mot.
— Ha ! saincte Marie ! n'auront nul pardon ! Véez !
— Oïl !
— C'est fol outrage !
— Oïl !
— Finablement ! De nos gens savez-vous nulles nouvelles ? Allez voir que c'est ni quelle chose ils font ! je le veuil !
¹⁷⁴ В средневековой Франции среди достаточно большого количества диалектов господствовали два основных, получивших названия по принципу произнесения слова "да". Южане, опережая жителей ещё не открытой Америки на несколько столетий, "окали" при подтверждении чего-либо ("ос"), и сам язык получил название "langue d'oc" (впоследствии название было перенесено на одну из провинций, входящих в этот языковой ареал, — Лангедок). Жители центра современной Франции (в т. ч., естественно, и Парижа), говорили на языке ойля (langue d'oïl), который веками позже лёг в основу литературного французского языка. Что касается слов комиссара Мифруа о "самом чистом французском языке", они, мягко говоря, не совсем точны, поскольку ойль как предшественник французского литературного языка представлял собой смесь исконных галлицизмов с довольно искажённой к тому времени латынью. Эти искажения Мифруа сам будет в дальнейшем стараться осмыслить, не понимая, почему туземцы неправильно склоняют своё самоназвание Talpa. — Прим. перев.
¹⁷⁵ Монфоры — французский дворянский род, игравший заметную роль в истории Франции и Англии в XII—XIII веках.
Что же касается слова "дамуазель", сперва имелось искушение перевести его как "девица" или, ближе к эпохе, "отроковица"; но в русском языке эти слова передавали только возраст. В старофранцузском же языке термин "damoiselle" вводил и социальную стратификацию, обозначая знатность рода. Позже трансформировался в сегодняшнее mademoiselle. — Прим. перев.