На главную В раздел "Фанфики"

Побег

Автор: opa79
е-мейл для связи с автором


Можно сбежать от солнца,
Можно сбежать от ветра,
Можно – от брызг соленых
Или от белого снега.

Можно сбежать от счастья,
Можно – от горького горя,
Можно сбежать от радостей
И от рутины моря.

И от супруга неверного
Можно сбежать, не любя.
Можно сбежать от всего на свете!
…Но не сбежишь от себя.


01 июля 1890 года, 06:30
Париж, квартира Перса на улице Риволи


Перс, сидя на балконе, потягивал кальян и любовался просыпающимся городом, когда в дверь внизу позвонили. Спустя несколько минут в комнате за его спиной послышались знакомые шаги Дариуса и тяжеловатая поступь, принадлежащая, как сразу отметил бывший шеф тайной полиции Мазендарана, женщине. Перс неохотно оторвался от кальяна и вернулся в комнату. Прямо перед ним стояла полная блондинка с голубыми глазами, способными чистотой соперничать с северными озерами. Дама была одета по последней моде; на ее шее красовался кулон с сапфирами, подчеркивающими цвет ее глаз, а в ушах блестели сапфировые же серьги. Но даже искусно наложенная косметика не смогла скрыть припухших век и темных кругов под глазами, а в уголках плотно сжатых губ залегли горькие складки.

Дариус молча поклонился и вышел из комнаты, закрыв дверь.

– Графиня де Шаньи! Какая честь! Мой дом – ваш дом, мадам!– Обратился к посетительнице Перс.– Вы очень похорошели. Чем обязан столь раннему визиту?

– Ах, дарога, оставьте светские любезности. Я пришла к вам… Я пришла искать защиты для моих детей и для себя, – ответила графиня Кристина де Шаньи, урожденная Даае.

– Чем же может бедный изгнанник помочь жене главы одного из самых богатых и знатных родов Франции? – Перс по-птичьи наклонил голову вбок.

– Месье Перс, если бы титул и деньги делали людей счастливыми… Впрочем, дело как раз в деньгах и титуле. Родственники Рауля… Они были очень недовольны его браком с безродной певицей, к тому же еще и бедной. А за пять лет… за пять лет муж ко мне охладел, и начал прислушиваться к их словам. Сейчас он стал мне чужим человеком, и практически открыто живет с любовницей – баронессой Атенаис де Сен-Жак. И речь идет даже не о разводе – он намерен признать наш брак недействительным – раз он заключен в Швеции – и выбросить меня на улицу без средств. Но хуже всего то, что эти изверги хотят забрать моих детей! И я их больше никогда, слышите, никогда не увижу!

– Почему же вы обратились ко мне? Я ведь не судья и не адвокат, – усмехнулся Перс.

– Мне больше не к кому идти. Матушка Валериус умерла, и я теперь совершенно одна. А вы, вы были так добры ко мне! И еще вы когда-то служили в полиции – и могли бы мне помочь! Если вы откажете в помощи, – она помолчала, словно собираясь с силами, – мне останется только наложить на себя руки.

– Боюсь, вы зря надеялись на меня, мадам. Я ведь теперь даже не шеф полиции Мазендарана. Не в моих силах тягаться с семейством де Шаньи. Положитесь на милость вашего христианского бога.

– Что ж, дарога, простите за отнятое у вас время, – ответила Кристина, развернулась, и, безуспешно пытаясь сдержать слезы, пошла к дверям.

– Мадам! – Окликнул ее Перс. Женщина остановилась на пороге, но не обернулась. – Я знаю лишь одного человека, который действительно мог бы вам помочь. Но…

– Но что? – Порывисто обернувшись, спросила Кристина.

– В свое время вы отвергли его любовь. И на его месте я бы десять раз подумал, прежде чем протянуть вам руку помощи.

– Так Эрик… Эрик жив? – Недоверчиво воскликнула мадам де Шаньи. – Но объявление в «Эпок», ваш рассказ, могила, которую вы мне показали… Я не понимаю... Все это было ложью?!

– Эрик решил, что ему лучше исчезнуть и не мешать вашему счастью. И я помог ему это сделать. Я не предаю старых друзей, мадам. И поверьте, если бы я не был уверен, что… Дариус! Дариус! Скорее, нюхательную соль! И помоги мне перенести мадам де Шаньи на диван – ей плохо!


01 июля 1890 года, 10:35
Париж, улица Лепик, 25, мансарда


В мансарде дома 25 на улице Лепик на Монмартре, этом приюте нищих поэтов, музыкантов и художников, было солнечно и сухо. За столом, находящимся у окна, выходящего на крышу, сидело двое мужчин. Один из них – уже известный нам Перс. Лицо второго скрывала черная маска. Этот второй вообще был примечательным субъектом: он выделялся среди обитателей не только упомянутого дома, но, пожалуй, и всего Парижа высоким ростом и сильнейшей худобой. Это даже если не упоминать его желтые глаза и скрытое под маской лицо – лицо, которое сделало бы честь любой египетской мумии.

Проще говоря, вторым был печально известный Любитель Люков, палач, разведчик и убийца, певец, композитор, архитектор и музыкант – Призрак Оперы собственной персоной. После своей «смерти» Эрик «отошел от дел», и, сочиняя симфонию «Реквием по любви», жил тихой жизнью отшельника, спрятавшись от любопытных глаз в одном из самых людных районов столицы Франции.

– Итак, дарога, ты говоришь, что спустя пять лет Кристине вдруг понадобилась помощь Эрика? Эрик же отпустил ее – добровольно отпустил, и она ушла со своим мальчишкой, будучи абсолютно счастливой! Они клялись друг другу в вечной любви! Эрик не мешал им – и даже не следил за ними! В чем же дело?

– Эрик, теперь положение Кристины де Шаньи безвыходно. Ее муж...

– Что?! Мальчишка посмел поднять на нее руку?! – Рука Призрака привычно потянулась в правый карман, – Да я ему голову оторву!

– Нет, все гораздо сложнее и … хуже. Граф де Шаньи не желает больше связывать свою судьбу с безродной бывшей актрисой. Он завел любовницу с титулом и деньгами, и, кажется, хочет жениться на ней.

– Как это обычно для представителей рода человеческого – сначала получить желаемое, а затем, наигравшись, выбросить надоевшую игрушку! Но Эрик выше ваших страстей. Дарога, Эрик не будет вмешиваться в дела семьи де Шаньи. Хватит и прошлого раза! Еще раз убегать и прятаться, как побитый пес, Эрик не желает!

– Эрик, Аллах свидетель, Кристине больше некуда идти и не к кому обратиться. И если ты не поможешь ей, она погибнет. Она не лжет – поверь мне, старому ишаку, за двадцать лет службы в полиции повидавшему разных, очень разных, гм, представителей рода человеческого, и вдоволь насмотревшегося на все виды лжи.

Призрак отвернулся к окну и молча сидел минут пять. И, когда Перс уже собрался уходить, промолвил:

– Хорошо. Сегодня вечером в Гранд Опера дают «Кармен». Пусть Кристина абонирует ложу № 5 – полагаю, это графине де Шаньи по средствам. Конечно, лучшее место для разговора такого рода – людный базар, но и театр во время столь шумной постановки, пожалуй, сойдет. И еще, дарога: убеди Кристину ни в коем случае не спускаться в дом над озером – там, кроме пыли, старой мебели и ловушек, ничего не осталось. А адрес Эрика можешь дать ей только в самом крайнем случае – если опасность будет угрожать ее жизни.


01 июля 1890 года, 19:35
Париж, Гранд Опера, ложа № 5


Как только под сводами зала Гранд Опера погасла люстра и началась увертюра, голос из светильника вкрадчиво прошептал в ухо Кристине:

– Добрый вечер, мадам де Шаньи.

– Эрик? Вы все же живы, - с явным облегчением ответила графиня.

– Да, Эрик жив и невредим. Хотя и не может сказать, что вашими молитвами, мадам, – ответило ей кресло справа. – А что, смерть Эрика вас сильно огорчила? Эрику казалось, вы счастливы со своим мальчишкой…

– Была… Была до недавних пор.

– Итак, теперь вы глубоко несчастны. Более того, вы сумели уверить Перса, что положение ваше безнадежно, и притом были убедительны настолько, что он даже решился раскрыть маленькую тайну Эрика. Что же заставило вас, мадам, искать встречи с Эриком, живым мертвецом, которого вы в ответ на любовь лишь жалели, как бездомную собаку?

– Эрик, давайте поговорим спокойно, как взрослые люди, без ваших фокусов с чревовещанием. Я сама, похоже, скоро превращусь в такую же бездомную собаку, как и вы, - устало промолвила Кристина де Шаньи. – Так что разница между нами не столь уж и велика.

– Что ж, давайте, поговорим, - ответил Призрак Оперы, и бесшумно выступил из темноты позади кресла графини. – Мадам, Эрик вас внимательно слушает.

– Эрик, я … – запнулась Кристина.

– Смелее, Кристина, смелее! – подбодрил ее Эрик.

И Кристина рассказала все. О том, как они с Раулем уехали в Швецию и там поженились – против воли всего семейства де Шаньи. О рождении их первенца – Густава. О том, как она, вернувшись спустя год после рождения Густава в Париж, нашла Перса, прочла показанное им объявление в «Эпок» – и, впервые солгав мужу, приехала в Гранд Опера и плакала на его могиле. О том, как еще через год родилась дочь – и она назвала ее Жанна-Эрика, что страшно рассердило всех де Шаньи, а особенно Рауля. О том, как она после вторых родов сильно поправилась (врачи говорят – от нервов) и об измене мужа. О том, что Атенаис де Сен-Жак моложе ее на пять лет, красива собой и богата – куда ей теперь тягаться с этой изящной дворянкой! О том, что в последнее время Рауль согласился с доводами родни – и желает избавиться от нее, женщины, родившей ему двоих детей. А дети… детей у нее отберут – отпрыски рода де Шаньи должны получить подобающее воспитание! Даже если их будут считать практически бастардами.

– Итак, чего же вы хотите от Эрика? Эрик не бог, и не может вернуть вам любовь мужа.

– Эрик, помогите мне спасти детей! Я не могу, слышите, не могу оставить их на милость мужа и его любовницы!

– Мадам, допустим, Эрик поможет вам, и дети останутся с вами. Чем вы собираетесь зарабатывать на жизнь?

– Я могла бы… я снова могла бы петь. Пусть не первые роли, но тогда я не зависела бы ни от чьих капризов!

– Что ж, тогда остается еще один вопрос.

– Какой?

– Вопрос оплаты. Что получит Эрик взамен на помощь?

– Все. Все, что пожелаете.

– Хорошо. Кристина, Эрик подумает, чем может вам помочь. Завтра Эрик сообщит вам свое решение. Прощайте.

И Призрак исчез из ложи так же неслышно, как и появился.


02 июля 1890 года, 07:20
Париж, предместье Сен-Жермен, особняк де Шаньи


Этим утром солнце, как всегда, наполняло веселыми лучами спальню графини де Шаньи. Но не оно заставило женщину оторвать голову от подушки, мокрой от слез. Что-то влетело в комнату через открытое окно и с легким стуком упало около ее кровати. Этим «чем-то» оказался камушек, завернутый в бумагу. Подняв его с пола и развернув бумагу, Кристина прочла:

Сегодня после обеда поезжайте на прогулку с детьми в сад Тюильри. Во время прогулки будьте с трех до четырех часов у фонтана напротив оранжерей. Служанку с детьми отошлите под любым предлогом. Э. попытается вам помочь, но для этого нужно, чтобы вы знали, на что идете. Записку сожгите.
Э.


Выбросив камушек в окно, и быстро спрятав записку в бювар, Кристина позвонила. Вошла ее горничная.

– Мадам?

– Николь, скажите господину графу, что к завтраку я сегодня не выйду. У меня мигрень. Полагаю, к обеду это пройдет.

– Да, мадам.

– Дети уже встали?

– Нет мадам, няня пока их не будила.

– Тогда начнем утренний туалет, – вздохнула Кристина, - Корсет, пожалуйста, затягивайте вполсилы. Я неважно себя чувствую.

– Слушаюсь, мадам.

После того, как процедура облачения мадам де Шаньи в домашнее платье была, наконец, завершена, она сказала:

– Николь, пусть няня приведет детей ко мне: боюсь, я не в том состоянии, чтобы пойти к ним, но я должна их хотя бы поцеловать. И еще, прошу Вас, скажите, чтобы завтрак подали мне в комнату.

Когда Николь вышла из комнаты, записка с подписью «Э.» перекочевала за корсаж. А спустя пару минут няня привела Густава и принесла маленькую Жанну.

Мальчик с веселым визгом, совсем не подобающим наследнику титула де Шаньи, бросился на шею матери, а Жанна, когда графиня взяла ее на руки, что-то весело залопотала. Обнимая детей так, будто это было в последний раз в ее жизни, Кристина подумала: «Ради вас я пойду на все. В вас – вся моя жизнь, маленькие мои!».

– Иветт, пожалуйста, проследите, чтобы дети позавтракали. Густав, Жанна, слушайте няню. Надеюсь, к обеду у меня перестанет болеть голова, и мы поедем на прогулку в сад Тюильри.

Записка была сожжена позже, когда Кристина, отпустив всех слуг, прилегла отдохнуть.


02 июля 1890 года, 15:35
Париж, сад Тюильри, у фонтана напротив оранжерей


Кристина стояла у фонтана и смотрела, как в его струях играют веселые солнечные зайчики. Иветт повела детей покататься на пони, а она, сославшись на легкое недомогание, осталась здесь. «Куда же он запропастился? На часах уже полчетвертого…» – взволновано думала графиня де Шаньи. И тут она услышала знакомый мелодичный голос:

– Дочь моя, вы в большой печали. Я могу Вам чем-то помочь?

– Эрик? – Кристина обернулась и увидела статного кюре средних лет с самым заурядным, ничего не выражающим лицом.

– Нет, дочь моя, вы ошиблись. Я отец Рено, Ксавье Рено. Я вижу, вы много страдали и нуждаетесь в духовном утешении, – золотые глаза «кюре» внимательно смотрели на нее.

– Д-да, отец мой, – пролепетала Кристина.

– В таком случае, если не возражаете, присядем вон там. Я надеюсь, мы никому не будем мешать.

Когда они присели на лавочке в стороне от шумной толпы, Эрик сказал:

– Мадам, я нашел способ помочь вам. Но, прежде чем действовать, я должен знать, согласны ли вы с моим планом.

– Что ж, я вас слушаю.

– Для того чтобы дети остались с вами, графиня де Шаньи с детьми должна исчезнуть. Лучше всего – умереть. Допустим, сгореть вместе с особняком. Он застрахован на значительную сумму – так что семейству де Шаньи вряд ли будет нанесен существенный урон. А вместо мадам Кристины де Шаньи появится, скажем, мадам Августина Дасье, вдова с двумя детьми – Густавом и Эрикой. Жить во Франции после этого вам как минимум пять лет нельзя – за это время, думаю, шумиха поутихнет, да и полиция сдаст дела в архив. Лучше всего переждать в Швейцарии – у меня там остались старые связи, и я сумею обеспечить вам швейцарское гражданство. Кроме того, – продолжил Призрак, – я прекрасно знаю местную полицию. Да и швейцарская недалеко от нее ушла. Вам придется изменить внешность. Для того чтобы вас не узнали, думаю, будет вполне достаточно перекраситься в брюнетку. Хна и басма – ваши верные союзники.

– Но мой голос… меня смогут опознать по голосу!

– Не думаю. Я полагаю, тех нескольких выступлений, которые были в Гранд Опера, недостаточно, чтобы публика запомнила ваш голос. Время все надежно стерло из памяти людей. По голосу вас могут опознать муж, его родня, слуги и, возможно, завсегдатаи салонов – если вы часто пели в салонах...

– Нет. После того, как я пять часов проплакала на вашей могиле, я больше не могла петь…

– Думаю, если вы действительно собираетесь снова петь, у вас будет время восстановить голос. Итак, остался еще один вопрос: дети.

– Но ведь это мои дети! И они останутся со мной!

– Кристина, это не только ваши дети. Это – дети и мальчишки тоже. А потому они имеют право на часть наследства де Шаньи.

– Я ничего не желаю брать от де Шаньи!

Желтые глаза «кюре» зло сверкнули.

– Кристина, я говорю о будущем ваших детей, а не о том, хотите вы что-то брать от де Шаньи или нет! Потому, если вы решитесь на побег, вы обязательно возьмете документы, подтверждающие их личность, сделаете их нотариально заверенные копии, и положите эти копии в банковский сейф! Более того, вы снимете отпечатки пальцев детей, и оттиски тоже положите в банковский сейф – чтобы Густав и Жанна-Эрика смогли предъявить свои права на наследство, если в том возникнет надобность. Иначе я отказываюсь Вам помогать.

Кристина, потупив глаза, молчала.

– Итак, внимательно обдумайте и хорошо взвесьте все, что я сказал. Вы согласны?

После нескольких минут молчания графиня де Шаньи ответила:

– Да, я согласна. Но Эрик, молю вас: дайте мне слово, что никто не будет убит.

– Это усложняет задачу… Но раз уж вы требуете, даю вам такое слово. Что ж, мадам, если вы согласны, я начинаю действовать. Но учтите, Кристина: риск велик. А потому вам придется призвать на помощь все ваше актерское мастерство. Надеюсь, вы не забыли мои уроки.

И «кюре», благословив «заблудшую овечку стада Христового», величественно удалился, оставив графиню на скамейке в одиночестве. Через несколько минут появились Иветт, с Жанной на руках, и Густав, вприпрыжку носящийся вокруг нее. Девочка увлеченно сосала леденец, а мальчик тащил в руках маленькую игрушечную лошадку.

– Мама, мама, посмотри, какую мне подарили лошадку! – закричал Густав, показывая матери свое приобретение. – Дядя в черном вытащил ее прямо из моего уха! Вот здорово, правда? А еще он подарил Жанне леденец!

– Это высокий худой кюре, которого мы видели у фонтана, когда поехали кататься, продолжила Иветт, – он благословил нас, а еще он раздавал маленьким детям игрушки и леденцы. Он очень добрый человек, правда, мадам?

– Несомненно, Иветт, несомненно, – рассеянно ответила Кристина.

Они еще долго гуляли саду, и уехали, лишь когда на часах было шесть.

Кристина забрала у няни мирно посапывающую малышку Жанну, и взяла девчушку на руки, а Густав, сначала шаставший по карете туда-сюда, наконец притомился и уснул, прислонившись головкой к боку обнявшей его свободной рукой матери. И Кристина, обнимая своих детей, впервые поверила, что все у нее получится – просто не может не получиться. Ведь все, на что она согласилась, все, что будет ею сделано – все это ради двух крошек, которые сейчас спят…


23 июля 1890 года, 22:00
Париж, галерея Пассаж-де-Пти-Пэр


Толстый Гийом сидел над кружкой вина за столиком в затрапезном кафе, пропахшем потом, дрянным винцом и дешевыми духами шлюх, и думал. Это случалось с ним не так часто в этой жизни – думать, причем думать серьезно. Толстый Гийом, уроженец Гаскони, вопреки своей кличке был худым и низкого роста живчиком. Он приехал покорять Париж в юном возрасте, но вот ему уже за 40, и, хотя он и сколотил собственную банду, и даже с полицией у него проблем нет – до славы Картуша ему далеко, да и старость, похоже, близка… Пора уходить. Сдавать дела и территорию Малышу Жану – он цепкий, этот Малыш Жан, он удержится, – и уходить на покой. Уехать в Гасконь, купить виноградник, жениться на какой-нибудь вдове, родить детей и доживать век среди родных полей…

Но предложение, сделанное ему сегодня старым знакомым, у которого Толстый Гийом когда-то работал помощником на стройке Опера Гарнье, слишком заманчиво для того, чтобы быть правдой. 20 кусков на счет в «Crédit Lyonnais» ему и столько же наличными его ребятам – за то, чтобы поджечь дом какого-то дворянчика, да подбросить в него до поджога пару трупов. Да еще они могут взять в доме все, что им понравится – но не картины и не старые драгоценности, иначе – это Гийом понимал и сам – их легко поймает полиция. Это предложение Гийому казалось слишком уж нереальным.

С другой стороны, он, этот знакомый, шутить не любил. И меньше всего был склонен шутить сейчас. Когда он начинал говорить о себе не в третьем лице, а «я» – это значило, что разговор крайне серьезен. И тот, кто станет ему поперек дороги – останется без головы, как рабочий, который начал задавать вопросы о странных помещениях во второй гидроизоляционной стенке подвалов Оперы, и чью голову через пару дней на стройке размозжил случайно упавший мешок с песком. Или как бедолаги, которые проводили в тех помещениях отделочные работы – а спустя недели две после расчета исчезли так, что их тел не нашли до сих пор… Почему из знавших об этих помещениях, остался в живых только Гийом – этого он и сам понять не мог. Наверное, у того знакомого были какие-то причины оставить его в живых, причем очень веские причины. А теперь пришла пора платить за оказанную милость. Да и откажись он, Толстый Гийом, принять это предложение – он точно не дожил бы до утра…

Размышления Гийома прервала ввалившаяся с улицы шумная компания, которую возглавлял Малыш Жан. Жестом подозвав помощника, главарь выразительно указал взглядом на шлюх, которых притащили с собой его ребята. Спустя пять минут дамы были выпровожены наверх, а компания села за стол в центре кафе, и вино полилось рекой…

– Есть дело. Нужно пустить петуха одному пижончику, за это на стол 4 куска на брата да все, что унесем. Вот задаток – по двести на рыло.

– Ого! – Присвистнул Дылда Франк, щербатый верзила, увлеченно ковырявший до этого вилкой в зубах, – За что это так платят-то? Пижон что, бабу у кого-то увел? – Довольный своей шуткой, Дылда Франк громко заржал.

– Заткни дуло, - сказал Гийом, – не твоего ума дело, за что платят.

– Ладно, Гийом, ты тут главный, тебе и решать, – пошел на попятную Дылда Франк.

Три остальных бандита – Оливье-Кусака, Ришар Кривые Руки и Жак-Ловкач согласно закивали. Толстый Гийом и его «ребята» любили деньги. Любили бескорыстной любовью, и, как и всякие влюбленные, были готовы ради предмета своей страсти на что угодно. Ну, почти на что угодно.

– В доме есть кэб? – Небрежно бросил Малыш Жан, франт, вечно одетый во фрак с белой гвоздикой в петлице, и постоянно таскавший в рукаве нож.

– Нет. Только сторожа, которых я беру на себя. Но проверить не помешает. Вот ты завтра и проверишь – нанесешь туда визит вежливости. Без твоих обычных штучек с отмычками. Остальные свободны до пятницы. И не шумите, а то головы откручу. Вы меня знаете.

Пьянка продолжалась еще с час. Когда «ребята», явно уже навеселе, разбрелись – кто к шлюхам, а кто спать или продолжать веселье, и Толстяк Гийом с Малышом Жаном остались за столиком вдвоем, Гийом сказал:

– Малыш, в тот дом нужно будет до «петуха» подбросить трех жмуриков – молодую толстую бабу, пацана лет пяти и двухлетнюю девчонку. Где ты их возьмешь – твое дело, хоть укради из морга Сальпетриер или прямо с Пер-Лашез. Только тихо. Начало веселья – в пятницу вечером. Учти – за то, чтобы жмурики были не заморыши, причем не зарезаны, не задушены и не застрелены, ты отвечаешь головой. И еще: чтобы шуму в квартале о деле не было. Вообще. Иначе не сносить головы нам всем.

– Что, заказчик настолько серьезен?

– Малыш, - ответил Гийом, – Ты даже не представляешь, насколько. Считай, что заказчик – сам Дьявол.


25 июля 1890 года, 22:00
Париж, предместье Сен-Жермен, особняк де Шаньи


Кристина де Шаньи сидела у стола и еще раз осматривала собранные вещи. Этот день дался ей нелегко: с утра ей пришлось выдержать общение с золовкой, приехавшей зачем-то навестить племянников, и заявившей ей в глаза, что Густав «весьма вульгарно воспитан». В обед графу какой-то человек со шрамом принес письмо, прочитав которое тот собрался и немедля уехал в свое поместье в Бретани. А потом Кристине пришлось приложить все силы, чтобы не показать облегчение и радость слугам – ведь они могли что-то заподозрить...

Графиня де Шаньи отпустила слуг после обеда, как делала это по настоянию Эрика уже несколько недель кряду. Покормить Густава и Жанну и углядеть за ними, одновременно собирая самые необходимые вещи, с непривычки оказалось довольно тяжело. Когда дети, угомонившись, наконец, уснули прямо на ее кровати, Кристина пошла в кабинет мужа, открыла сейф и взяла часть денег и подаренных ей мужем драгоценностей – тех, которые не относились к фамильным ценностям рода де Шаньи, и которые можно было продать без особого риска. Этого должно было хватить на первое время.

Сейчас деньги и драгоценности были тщательно упакованы в ридикюль, а вещи ее и детей – в дорожный кофр. Графиня надела самое скромное платье, и теперь ждала, когда приедет экипаж, вздрагивая при каждом звуке цокота копыт и стука колес по мостовой…

Но вот стук колес очередного экипажа затих у черного хода. Из него вышел высокий мужчина в черном плаще и цилиндре. Из тени в нише решетки сада выступил Толстый Гийом.

– Ну? – Спросил Призрак.

– Все готово. Сторожа и садовник спят сном праведников, и вряд ли проснутся до того, как огонь начнет лизать им пятки.

– Замена?

– Уже доставили под видом удобрений. В саду, в сарае.

– Покажи.

Эрик и Гийом вошли в сарай, бандит посветил в угол, развязал мешки и поморщился, не слишком довольный открывшимся зрелищем. Эрик с бесстрастной миной на лице-маске осмотрел трупы, а затем надел на палец трупа женщины кольцо.

– Хорошо. Проследи, чтоб это кольцо осталось на пальце трупа. Вот 19 тысяч твоим людям. Свои получишь, как и условились. И помни, Мартиньяк: хоть одно лишнее слово – и я тебя найду даже в Америке, не то, что в твоем Тарбе.

– Слушаюсь, патрон.

– Пока я не уеду, носа из укрытия не высовывать. Отвечаешь за это головой.

– Слушаюсь, патрон.

И Толстый Гийом вновь скрылся в нише. Эрик же подошел к экипажу и тихо что-то сказал сидевшему внутри мужчине, который после этого вышел из кареты.

Через несколько минут в дверь спальни графини постучали. Услышав в ответ «Войдите!», Эрик и Перс вошли в комнату.

– Мадам, вы готовы? – спросил Эрик.

– Тише, дети спят! – зашикала на него Кристина.

– Мама, я не сплю, – заявил Густав.

– Какой шустрый малец! – восхитился Перс.

– Мадам, быстрее, экипаж ждет, – поторопил графиню Эрик.

– Я возьму малышку и ридикюль. Эрик, возьмите кофр.

– Хорошо. Густав, сегодня мы поиграем в прятки, а потом поедем на поезде. Только говорить об этом никому ничего не надо – иначе игра не удастся. Хорошо?

– Ладно. А ты мне купишь леденец?

– Как только приедем на место, – улыбнулся в ответ Эрик.

Когда дама с детьми заняла места в экипаже, Эрик отозвал Перса в сторонку.

– Дарога, я обещал Кристине, что никто не будет убит. Но ты знаешь, что вино развяжет языки головорезам Гийома лучше любых пыток. Потому проследи, чтобы кроме него отсюда никто не ушел живым.

Перс молча кивнул. Он сел рядом с кучером, и, когда карета притормозила на повороте через два квартала, спрыгнул с облучка и растворился во тьме.

После того как стук колес экипажа затих в ночи, Гийом тихо свистнул. В ответ раздался такой же осторожный свист, и спустя несколько минут из темноты выступили его «ребята». Дылда Франк нес на плече кувалду.

Стекло в окне первого этажа было почти беззвучно выставлено Жаком-Ловкачом, а затем банда быстро и без шума проникла в дом. Дылда Франк открыл дверь черного хода, и Малыш Жан, отряхнув с фрака несуществующую пылинку, с видом истого аристократа вошел в дом со своим «инструментом». Оливье-Кусака остался на стреме.

– Дылда, жмуриков сюда! Пацана и девчонку – запихать под кровати в детской, бабу сбросить с лестницы, врезав сзади кувалдой по голове, – скомандовал Гийом. Уловив удивленный взгляд бандита, он добавил: – Да не ссы, они уже и так мертвы – мертвее не бывает!

Пока Дылда Франк с ловкостью фокусника выполнял приказ главаря, Малыш Жан справился с сейфом, и, незаметно утащив пачку денег для себя, начал быстро складывать его содержимое в мешок.

– Все, шабаш, делаем ноги. Кривые Руки, пускай «петуха»! Да так, чтоб загорелось сразу везде, и никаких наших следов не осталось! – скомандовал Гийом, когда сейф опустел.

Спустя пять минут особняк, в котором Ришар открыл газ везде, где смог, и поджег кухню, весело горел. Чуть позже газ взорвался в нескольких комнатах – но Гийома и его людей в доме уже не было. Они с максимально возможной для конного экипажа скоростью уносились прочь от Парижа, решив «залечь на дно» в провинции, у некой Мари Дюпре, бывшей скупщицей краденого – и любовницей Малыша Жана. На полдороге «ребята» хватились Толстого Гийома – но тот загадочно исчез куда-то, и власть в банде как-то сама собой перешла к Малышу Жану…

До дома Мари они не добрались: на двадцатом километре дороги на Бертиньи-Сюр-Орж у кареты сломалась ось. Колесо отлетело в сторону, и, как только дно экипажа коснулось земли, прогремел взрыв. Прибывшая утром на место происшествия полиция зафиксировала наличие сгоревшей кареты, двух мертвых коней и пяти обгоревших трупов мужчин, причем двое покойников, похоже, были сначала застрелены из гладкоствольного оружия, а уж затем брошены в огонь. Префект полиции заявил прессе, что виновные будут найдены в течение недели. Однако «дело Оржской кареты» оказалось местным коллегам инспектора Жавера не по зубам, а потому спустя две недели было передано в Сюрте.

Спустя час после начала пожара, когда спасать в особняке де Шаньи было уже точно некого и нечего (и потому пожарные свернули рукава, а брандмейстер писал в сторожке при свете фонаря отчет префекту), полицейские наконец растолкали сторожей особняка и садовника, а затем в наручниках доставили их на набережную Орфевр, 36.

Через две недели после описанных событий в Тарб возвратится из дальних странствий уроженец этих мест, вышедший на покой коммерсант Франсуа Мартиньяк 43 лет. Через полгода он женится на 35-летней вдове старика Фоше, и умрет в 1925 году в окружении многочисленных детей и внуков.


26 июля 1890 года, 08:35
Париж, Эмбаркадеро дю Шемин де Фер де ль’Эст (Восточный вокзал)


До отхода поезда Париж-Лозанна оставалось 15 минут. На второй платформе, на которую подали состав, было немного людей: в это жаркое лето мало кто из тех, кто имел возможность съездить на курорт, выбирал швейцарские Альпы. Вот к морю, скажем в Перрос-Гирек – дело другое…

Ровно за 10 минут до отправления ко входу вокзала подкатил фиакр. Из него вышла полная брюнетка в очках, несущая на руках маленькую девочку. Следом за ней вышла ее спутница – высокая монахиня-кармелитка, которая вела за руку мальчика, увлеченно сосавшего леденец, и несла кофр с вещами. Возница помог сгрузить их вещи – тяжелый дорожный сундук, и передал эстафету носильщику.

Дежуривший на платформе полицейский агент скучающим взглядом окинул дам и зевнул. Мало того, что сегодня, в выходной день его подняли ни свет ни заря, так еще и заставили искать «мужчину средних лет низкого роста, среднего телосложения, блондина, нос сломан, на левой щеке заметный шрам, говорит как бретонец». Ни одна из женщин, не говоря уж о детях, под это описание не подходила. Даже если преступник и переоделся женщиной, о чем предостерегал патрон – брюнетка была слишком толстой, а среди предков монахини, судя по ее росту, был кто-то из рода д’Артуа… А потому шпик, посмотрев на то, как дамы предъявили билеты и вошли в вагон первого класса, отвернулся от них и стал наблюдать за другими пассажирами.

Спустя несколько минут после этого дежурный по станции зазвонил в колокол, семафор поднялся, кондукторы засвистели в рожки, и поезд, наконец, тронулся. Вместе с ним из Парижа навсегда исчезла Кристина де Шаньи, урожденная Даае.

Вместо нее в купе вагона № 2 возникла подданная Швейцарии фрау Эрнестина Деко (в девичестве Эриксон), уроженка Мальме, ныне вдова. С ней на родину после визита к родителям мужа ехали дети, Густав и Жанна, и монахиня-кармелитка, сестра Эстер, сопровождающая женщину и помогающая в уходе за детьми.

Спустя 12 часов поезд пересечет границу Швейцарии, а через 24 часа фрау Деко с детьми и сестра Эстер сойдут в Лозанне и затеряются в городе. Еще спустя два часа дородная фрау Августина Дасье с двумя детьми и некий герр Эрих Думке, строительный подрядчик и коммерсант из Берна, сядут в пригороде Лозанны на местный поезд до Цюриха. После утомительного путешествия вечером 27 июля фрау Дасье наконец остановится в купленном на ее имя доме на Блюменштрассе, 3.


28 июля 1890 года, 12:00
Париж, набережная Орфевр, 36, Сюрте, кабинет префекта полиции


За столом в кабинете префекта полиции сидели двое мужчин: толстый и тонкий. Толстяк с пышными усами и тщательно скрываемой лысиной – хозяин кабинета. Худой брюнет с подвижным лицом, которое украшали тонкие усики – комиссар Этьен Моран.

– Итак, Моран, каковы выводы предварительного следствия по поджогу особняка де Шаньи?

– По моему мнению, это ограбление. Сейф пуст, все драгоценности и деньги исчезли – а там лежало ни много ни мало, пятьдесят тысяч наличными и драгоценностей примерно на столько же. Поджог – просто попытка замести следы.

– Как вы думаете, чьих это рук дело?

– Чувствуется рука профессионала. Рядовые громилы на такое не пошли бы – опоить сторожей, подменив бутылки с обычным вином на вино с барбитуратом, если можно их оглушить и связать, наконец, просто убить! Среди наших «подопечных» таких людей нет. Правда, наши люди на «дне» говорят, что из города вдруг исчез Толстый Гийом – но это вряд ли его работа.

– Да, Гийом для такой затеи слишком глуп и труслив. Да и под описание, данное сторожами, он не очень подходит. Хотя…

– Ну, а если он решил сорвать куш и уйти на покой?

– Тогда во Франции его уже нет… Кстати, Моран, трупы опознали?

– Да. Лично граф де Шаньи. Но только по кольцу на руке дамы, и по росту и приблизительному возрасту детей. После взрыва газа в доме мало что осталось целым, а трупы сильно обгорели.

– Вскрытие произвели?

– Нет. Граф не желал этого. Но внешний осмотр и положение трупов не оставляют сомнений, что женщину убили ударом тяжелым тупым предметом сзади, а дети, скорее всего, задохнулись в дыму, спрятавшись под кровать – взрыв почти не повредил детскую, но она сильно обгорела позже. Кстати, граф, похоже, был не слишком огорчен смертью жены.

– Это не странно, учитывая наличие молодой и богатой любовницы. Вы полагаете, он мог убить жену чужими руками?

– Чтобы жениться на другой? Вряд ли. Кроме того, для этого есть масса менее затратных и рискованных способов, чем убить жену, детей, сжечь собственный особняк, и потерять при этом целое состояние. Так что пока никаких зацепок. Похоже, это дело мертвое, господин префект.

– Да, похоже, дело действительно мертвое, – согласился тот. – Однако покопайте, Моран, покопайте. Сдать в архив мы его еще успеем.


29 июля 1890 года, 10:00
Цюрих, Блюменштрассе, 3, гостиная фрау Дасье


В гостиной фрау Дасье, обставленной в пастельных тонах, за столиком сидела хозяйка дома. У окна, лицом к ней, стоял Призрак – в своей обычной бесстрастной маске.

– Итак, мадам, надеюсь, вы хорошо отдохнули. Дом в вашем распоряжении.

– Эрик, я вам так благодарна. Если бы не вы… Я не знаю, что мне пришлось бы делать. И я готова… готова заплатить.

– Да? – вскинул брови Призрак.

– У меня есть… есть двадцать тысяч франков.

– Эрику не нужны эти деньги.

– Тогда, возможно, вы возьмете это кольцо?

– Зачем Эрику женские драгоценности? Эрику некому их подарить.

– …Скрипка, скрипка моего отца?

– Оставьте ее себе, Кристина – ведь это единственная память о нем, не так ли? Эта скрипка нужнее вам, чем мне.

– Тогда… – Кристина долго молчала, но, наконец, решилась, – Эрик, я готова стать вашей живой женой. Не по принуждению или ради спасения кого-то – а по своей доброй воле.

– Кристина, Эрик выполнил свою часть договора, и не возьмет с вас платы. Эрик помогал вам потому, что по-прежнему любит вас. И Эрик не может ни к чему вас принуждать. Неужели вы этого до сих пор не поняли? – c болью спросил Призрак.

Эрик подошел к столику и положил на него пакет.

– Здесь документы на дом и счет на ваше имя в «Pictet und Cie». На нем сто тысяч швейцарских франков. Это прощальный подарок Эрика – вы больше о нем не услышите. Желаю вам счастья.

И Призрак развернулся и направился к дверям. Кристина молча сидела и смотрела ему вслед. Но, когда мужчина уже открыл дверь и стал на пороге, она вдруг бросилась за ним, и схватила его за руку:

– Эрик, Эрик, подождите! Я… я…

Призрак медленно, как во сне, обернулся. И посмотрел ей прямо в глаза.

Конец.


В раздел "Фанфики"
На верх страницы