Вернуться к содержанию

ГЛАВА XXXI
В которой г-н комиссар Мифруа заявляет,
что света слишком много

«Когда г-н Лонге отошёл от волнения, причинённого моими объяснениями причин исчезновения поезда, он обнял меня и вручил револьвер, найденный им в кармане г-на Петито. Он не хотел более держать его при себе и желал, чтобы я мог защитить себя от тех его фантазий, жуткое появление которых он предвидел, основываясь на, увы, слишком уж печальном опыте. По той же причине он передал мне и большой нож, также найденный в карманах г-на Петито.
Мы посмеялись и продолжили осмотр. Г-н Лонге опустошил карманы, вынув семь маленьких фонарей, подобных тем, что я купил незадолго до падения в дыру. Он поздравил себя с этой находкой, сказав, что его инстинкт, заставивший прихватить эти фонари, в очередной раз не подвёл его. Вместе с моими у нас теперь их было 13, что, с учётом 48 часов работы каждого, давало нам более 620 часов непрерывного света. Он также добавил, что если сделать скидку на 10 часов ночного и дневного сна (у г-на Лонге была привычка к сиесте), то при оставшихся 14 часах ежедневной ходьбы света нам хватит на 44 с половиной дня...
Я сказал г-ну Лонге:
— Господин Лонге, вот это и есть "действовать по шаблону", как все... Картуш, попав в катакомбы, поступил бы с фонарями именно так. Но я, г-н Лонге, я возьму ваши семь фонарей, добавлю к ним три своих и сделаю с ними вот что...
С этими словами я их небрежно отбросил в угол и добавил:
— Нам не стоит таскать за собой эту обузу. Вы не голодны, господин Лонге?
— O, более чем, господин Мифруа!
— И давно ли вы уже чувствуете голод?
Казалось, г-н Лонге не понимает, и я пояснил, что хотел бы знать, сколько времени, по его мнению, он ещё может оставаться без пищи.
— Думаю, — отвечал он, — с этим чувством голода я продержусь ещё пару дней...
— Допустим, — сказал я, — вас хватит даже на семь дней; трёх ламп в таком случае вполне хватит, поскольку к моменту как они кончатся, свет нам уже не будет нужен.
Он понял. Тем не менее, две лампы он всё-таки прихватил. Я посмеялся над ним, и мы двинулись в путь.
— Куда вы идёте? — спросил он меня.
— Это неважно, — отвечал я. — Идти можно в любом направлении, лишь бы не оставаться на месте, ведь это — конец. Обдумаем по пути. Движение — наше единственное спасение. Но если мы будем идти семь дней, не обращая внимания на метки на стенах, мы можем куда-нибудь да попасть.
— Почему не обращая внимания на метки? — спросил он.
— Потому что я заметил, что во всех историях про подземелья именно метки на стенах сбивали с толку несчастных, потерявших путь. Они путали их, переставали что-то понимать и затем впадали в отчаяние. Вы пока не в отчаянии, господин Лонге?
— Никоим образом, господин комиссар. Я бы даже сказал, что не будь так голодно, я бы в вашем приятном обществе нисколько не жалел о крышах улицы Жерандо. Чтобы обмануть голод, не могли бы вы рассказать какую-нибудь историю о катакомбах?
— Ну разумеется, мой друг, я знаю несколько.
— Среди них найдутся интересные?
— Они все до одной такие. История о стороже, или о четырёх солдатах...
— И с какой вы начнёте?
— Сперва я расскажу про катакомбы как таковые. Тогда вы поймёте, почему нам придётся очень долго идти, чтобы выбраться отсюда.
Тут г-н Лонге прервал меня и спросил, почему каждая фраза у меня завершается характерным жестом, движением большого пальца правой руки. От этой привычки я не мог отделаться с тех пор, как работал над бюстом Цезаря.
— Этот жест большим пальцем, господин комиссар, он, часом, не от привычки надевать наручники?¹⁵⁶
Я ответил, что он ошибается. Жест у меня появился из-за того, что любовь к изящным искусствам привела меня к занятиям скульптурой. Это, объяснил я, обычный жест в процессе лепки — и сейчас я вставляю его в свою речь, как ранее в глину...
Он поблагодарил за разъяснения, выразив при этом удивление, что комиссар полиции может заниматься скульптурой. Я отвечал, что таковы новые веяния.
Кстати, сейчас, оглядываясь на произошедшее, с гордостью могу сказать, что именно мои навыки скульптора позволили нам выбраться из подземелий.
Возвратив назад свои часы в тот момент, когда г-н Лонге чихал, я получил возможность отслеживать смену дня и ночи. Я решил оставить их на прежнем месте, в его кармане, за что он меня поблагодарил, сказав, что это "сильно его утешит".
И действительно, какая мне разница, где находятся мои часы, если я всегда могу справиться о точном времени?
Мне никогда бы не пришла в голову подобная мысль в другой обстановке. В тот момент она мне показалась несущественной. Однако эта фраза заключает в себе целую революцию, по сравнению с которой социальные потрясения 1793 года — невинные игры народа-ребёнка. Возможность понять это у меня появилась несколько позже.
Мы продвигались по довольно широкой галерее высотой от 4 до 5 метров. Стены её были абсолютно сухими, и свет наших электрических фонарей выхватывал из темноты грубый камень, лишенный намёка на какую-либо растительность, даже на плесень. Это не способствовало укреплению духа г-на Лонге, голод которого всё усиливался. Он даже прищёлкивал языком, показывая, как ему тяжело. Я знал, что в катакомбах встречаются источники воды, и мысленно возблагодарил небо за их отсутствие на нашем пути, ведь остановившись, чтобы напиться, мы потеряли бы драгоценное время. Тем более, нам не во что было набрать воду, а выпитая на месте только усилила бы жажду.
Г-на Лонге явно тяготила мысль о том, что мы движемся без явной цели, и я решил объяснить ему, почему мы должны идти, положась на волю случая. Я рассказал, что инженеры, спустившиеся через образовавшуюся дыру в катакомбы, безуспешно пытались там сориентироваться и найти выход. Они были вынуждены отказаться от этой идеи, возвели три поддерживающих свод колонны из материалов, поданных им сверху через отверстие, и через него же покинули катакомбы, после чего вход был, на наше несчастье, окончательно заделан.
Чтобы он не терял духа, я сообщил г-ну Лонге, что, по моим сведениям, катакомбы тянутся как минимум на 500 километров,¹⁵⁷ но в реальности могут оказаться и длиннее. Обо всех трудностях пути я решил предупредить заранее, чтобы на второй день пути его отчаяние не проявилось бы с новой силой.
— Представьте себе, ведь здесь камни вырубали с третьего по четырнадцатый век! Одиннадцать столетий эти подземелья снабжали материалами стройки верхнего мира. И так активно, что порой то, чего в избытке наверху и мало внизу, спускалось туда, откуда оно и вышло.¹⁵⁸

Схема обрушений домов 1774-1778 гг.

Поскольку мы всё ещё находились под старинным кварталом Анфер, я рассказал ему, что в 1777 году на этой улице подземелья поглотили целый дом. Он обрушился на глубину 28 метров. Несколькими месяцами спустя, в 1778 году, семь человек погибли в подобной катастрофе, случившейся в районе Менилмонтана. Я привёл ему ещё несколько более свежих примеров, упирая на те, в которых не обошлось без человеческих жертв. Он понял, что я хотел сказать, и произнёс:
— То есть, гулять поверху зачастую опаснее, чем внизу.
Мне удалось его поддержать, он явно приободрился, забыл о жажде и перестал говорить о голоде. Я воспользовался этим, чтобы ускорить шаг, и затянул самый зажигательный мотив из пришедших на память. Он подхватил, и мы запели хором:

Вперёд, друзья, вперёд
Дорога хороша!
В казарме каша ждёт
Каждого стрелка!

Под этот мотив было так удобно идти в ногу!
Когда мы устали петь (а в катакомбах это происходит очень быстро из-за спёртого воздуха), г-н Лонге забросал меня сотней вопросов. Он спросил меня, сколько у нас метров над головой, и я отвечал, что, по последним исследованиям, это расстояние должно колебаться от 5 метров 82 сантиметров до 79 метров.
— Иногда, — рассказывал я, — этот слой бывает настолько тонок, что приходится продлять фундаменты строений до дна катакомб. В нашем блуждании мы можем натолкнуться на возведённые таким образом колонны фундаментов церквей Сан-Сюльпис, Валь де Грас, Сант-Этьенн-дю-Мон, Пантеона, Одеона... Каждое из этих зданий возведено на подобии свайного фундамента.
— Свайного фундамента! — повторил он. — Свайного фундамента! Да, в нашем блуждании мы вполне можем на них наткнуться...
Но он тотчас вернулся к главному для него:
— А можем ли мы при этих блужданиях натолкнуться на выход? Много ли есть вообще выходов из катакомб?
— Да, не без того, — отвечал я. — Есть выходы в жилые дома...
— Тем лучше! — прервал он меня.
— ...и другие, которые неизвестны, потому что ими не пользуются, но их нельзя не учитывать: это подвалы Пантеона, колледжа Генриха IV, Обсерватории, семинарии Сен-Сюльпис, Южного госпиталя, некоторые дома на улицах Анфер, Вожирар, Томб-Иссуар, Пасси, Шайо, Сен-Мор, Шарентон, Жантийи... их более шестидесяти...
— Немало!
— Да, но до Кольбера,¹⁵⁹ — ответил я, — их было больше.
— Aх! Aх!
— Не сбивайте меня своим аханьем... Если бы Кольбер 11 июля 1678...
— Поразительно! — прервал меня г-н Лонге. — У вас память, как у г-на Лекамюса.
— Не удивляйтесь, господин Лонге. Я ранее был секретарём у господина комиссара в этом квартале, и интересовался катакомбами не меньше, чем игрой на скрипке и лепкой. Вам доводилось иметь дело лишь с комиссарами полиции старого закала, позвольте мне это мимоходом отметить, дорогой господин Теофраст Лонге!
Да! Это было в самую точку! Он промолчал.
— Итак, вы говорили, что Кольбер 11 июля 1678...
— Чтобы поставить заслон алчности подрядчиков, он приказал закрыть входы в катакомбы... Его приказ, дорогой господин Лонге, нас тут почти замуровал.
В этот момент мы проходили мимо огромной колонны. Рассмотрев детали, я пояснил, не замедляя шага:
— Это колонна, установленная с целью укрепления архитекторами Людовика XVI в 1778 году.
— Бедный Людовик XVI! — отвечал он. — Лучше бы он укреплял своё королевство.¹⁶⁰
— Это делалось, — уточнил я, — для укрепления этой катакомбы (хотя я был уверен, что это слово используется только во множественном числе).
Г-н Лонге взял из моих рук электрический фонарь и принялся водить лучом направо и налево, как будто бы искал там что-то; я поинтересовался причиной этих подсветок, которые начали мне уже утомлять глаза.
— Я ищу, — отвечал он, — трупы.
— Трупы?
— Скелеты. Мне рассказывали, что стены катакомб выложены скелетами.
— Дорогой мой друг (я начал так его называть, поскольку меня радовало проявляемое им в таких обстоятельствах спокойствие), дорогой мой друг, эти мрачные украшения тянутся всего лишь на один километр. Это место называют оссуарием. Там сложены черепа, берцовые, бедренные, лучевые и локтевые кости, фаланги, рёбра и все части скелетов. Из них выложен уникальный в своём роде орнамент. И какой! Он состоит из трёх с половиной миллионов скелетов с кладбищ Сен-Медар, Клюни, Сен-Ландри, Кармелитов, Бенедиктинцев и кладбища Невинных.¹⁶¹ Каждая кость, даже мелкая, тщательно отсортирована, вычищена, классифицирована, помечена, и из них вдоль стен и на перекрёстках выложены розетки, паралеллограммы, треугольники, прямоугольники, карнизы и завитки, а также множество других правильных фигур. Было бы неплохо попасть в это царство мёртвых. Вот где жизнь! Я не знаю в Париже более весёлого и посещаемого места! Там встретишь обручённые пары, а также молодожёнов в разгар их медового месяца, да и вообще весёлых и счастливых людей. Но мы далеко от этого места! Что такое один километр на фоне пяти сотен!
— Действительно! А сколько, господин Мифруа, мы уже прошли?
— Думаю, порядка девяти...
— И что такое девять километров для пяти сотен?
Я посоветовал ему не предаваться бесполезным подсчётам, и тогда г-н Лонге попросил меня рассказать обещанные истории о стороже и четырёх солдатах.
Они были совсем коротки, но их, тем не менее, хватило примерно на километр пути. Первая укладывается в несколько слов. Однажды некий сторож катакомб заблудился в подземельях; его тело было найдено неделей спустя. Вторая касается четырёх солдат из Валь-де-Грас,¹⁶² которые спустились по верёвке в колодец глубиной 80 метров и попали в катакомбы. Поскольку они всё не появлялись, вниз спустили барабанщиков с приказом выжать максимум звука из ослиной кожи их инструментов. Но безрезультатно, в катакомбах звук не разносится. Тогда начали поиски и через 40 часов обнаружили их, умирающих, в каком-то ответвлении.
— Им не хватило духовной стойкости, — сказал Теофраст.
— Глупцы, — добавил я. — Если ты настолько туп, что лезешь в катакомбы, ты не заслуживаешь ни то что жалости, но даже и интереса со стороны окружающих.
Тут Теофраст спросил меня, что я намерен предпринять, чтобы не заблудиться в катакомбах. Поскольку мы как раз подошли к перекрёстку, я без замедления ответил:
— Вот две галереи. По какой бы вы пошли?
Одна из них тянулась практически прямо по линии нашего движения; вторая явственно заворачивала назад. Поскольку нашей задачей было как можно дальше удалиться от первоначальной точки, г-н Лонге указал на первую.
— Я уверен! — заявил он.
— Но вы явно игнорируете данные экспериментального метода! На основании многовекового опыта доказано, что в катакомбах каждый индивид, считающий, что он движется к исходной точке, входу, на самом деле отдаляется от неё. То есть, логично предположить, что для удаления от начальной точки пути надо выбирать дорогу, которая, как кажется, ведёт к ней.
И мы свернули в галерею, которая, по всем признакам, должна была вернуть нас назад. Мы были уверены в правильности выбора. И предложенная мной система оказалась превосходной. Как позже выяснилось, она привела нас в ту часть подземелий, куда до нас с четырнадцатого века не спускался никто!»

______________________________________________
¹⁵⁶ Игра слов: la pouce — большой палец, les poucettes — наручники. — Прим. перев.
¹⁵⁷ Эта цифра касается исследованных участков катакомб. — Прим. Г. Леру.
¹⁵⁸ Мифруа подразумевает катакомбные захоронения. Реминисценция библейского "Прах ты и в прах обратишься". — Прим. перев.
¹⁵⁹ Кольбер Жан Батист (1619–1683), французский государственный деятель. Член Высшего совета, сюринтендант государственных строений и мануфактур, торговли, генеральный контролёр финансов, морской министр; почти целиком сосредоточил в своих руках руководство внутренней политикой Франции. — Прим. перев.
¹⁶⁰ "Лучше бы он укреплял своё королевство" — Людовик 16-й, казненный в 1793 году, стал одной из первых жертв Великой французской революции. Ранее, в 1777 году, по его приказу была создана Генеральная инспекция каменоломен. Работники этой инспекции более чем 200 лет укрепляли катакомбы. — Прим. перев.
¹⁶¹ Основные "поступления" в парижский катакомбный оссуарий были именно с кладбища Невинных. Основанное ещё в 11 веке, к концу 18‑го оно оказалось настолько переполнено, что захоронения на протяжении нескольких столетий осуществлялись в несколько слоёв. По сообщениям современников, антисанитария была ужасная, слой почвы был недостаточен, чтобы изолировать разлагающиеся трупы. В 1763 году власти Парижа запретили захоронение внутри городских стен. В 1786 году в катакомбах Парижа был основан Оссуарий, куда начали свозить останки. Он является одной из достопримечательностей Парижа, с 80‑х гг. на его территорию открыт доступ туристов; в Интернете можно найти массу фактологической информации и фото. — Прим. перев.
¹⁶² Валь де Грас (Val-de-Grâce) первоначально был монастырём, но после революции 1793 г. в нём был размещён военный госпиталь, который там находится и поныне. — Прим. перев.