На главную Библиография Гастона Леру

Гастон Леру
"Двойная жизнь Теофраста Лонге"
(1903)

Перевод и комментарии М. М. Кириченко

Вернуться к содержанию

ГЛАВА XV
Г-н Элифас де Сент-Эльм де Тайебург де ля Нокс
89

Среди всех бумаг, обнаруженных мной в шкатулке из заморского дерева, те, что касаются смерти Картуша, несомненно, наиболее любопытны и представляют огромный исторический интерес, поскольку противоречат Истории. Они её отрицают. Причём они её отрицают с такой силой убеждения, с такой неоспоримой логикой, что задаёшься вопросом — почему такие почтенные люди, как Барбье,90 имевшие все возможности не попасть впросак, ибо жили в эту эпоху, смогли стать жертвой убогой и совершенно явной комедии, и как, наконец, поколения живших позже 1721 года не заподозрили обмана.


Гравюра из книги Жюля де Гранпре
"Картуш, король воров..."

Итак, История, и История серьёзная — а в этом деле мы не можем касаться легенды, которая ещё более презренна, чем История, — нам сообщает, что Картуш, выдержавший допрос в самой суровой форме и в ходе его не признавший ничего, ни имен, ни фактов, Картуш, которому оставалось лишь умереть и который по характеру данных показаний не мог рассчитывать на смягчение участи, был отведён на Гревскую площадь к месту казни — и там решил заговорить. Его отвели в Ратушу, и он назвал своих главных сообщников, после чего был колесован и умер на крестовине колеса.91 Тотчас же около 360 человек, среди которых были и высокопоставленные люди, были арестованы; более двух лет тянулись судилища и массовые казни.92
Однако бумаги Теофраста Лонге помогают обнаружить подлог. Современникам Картуш одновременно внушал и страх, и восхищение. Его отвага была безгранична, он это доказал в ходе пыток. Пытка сапогом93 не смогла развязать ему язык. С такой силой духа было невозможно, чтобы он заговорил. Так почему же он начал говорить? Как объясняли позже, ему оставался шанс "умереть в раскаянии". Самые высокопоставленные дамы Двора и города Парижа выкупали балконы и окна, выходящие на Гревскую площадь. Ужели вместо самого храброго из бандитов они стремились увидеть на эшафоте бесполезную фигуру самого подлого? Наконец, г-н Лонге сражается с историей её же собственным оружием. Историки признают, что среди 360 названных им и арестованных людей были те, кого Картуш любил как братьев, а также его самые нежные и преданные любовницы. Некоторые из них, презирая опасности, прибыли из провинции в Париж в надежде, что Дитя утешится возможностью увидеть их перед смертью. Протоколы, по всей видимости, были подтасованы, ведь получается, что эти женщины после того как Картуш их выдал, в самой ратуше бросались ему на шею.
Я не привожу здесь всех возражений г-на Лонге против приписываемой Картушу позорной смерти, но в моих глазах всё вышесказанное подтверждает, что он a priori прав.
Так какова же была настоящая смерть Картуша? Немного терпения, мы вскоре об этом узнаем, поскольку ход этой истории предоставит нам возможность присутствовать при смерти Картуша, при его — без всякого сомнения — настоящей смерти.
Впрочем, стоит ли забегать вперёд? Сейчас г-н Теофраст Лонге знает, что он сложил голову на виселице Монфокон, причём он не был там повешен. И это всё, что ему известно.
Обсуждая этот важный вопрос, Теофраст и его друг подошли к улице Малый Мост, не заходя на сам мост. Теофраст даже издали не захотел на него взглянуть. Что они собирались тут делать? Теофраст этого не знал, но у Адольфа явно была какая-то цель.
— Дорогой друг, — сказал Теофраст, который сейчас пребывал наполовину в воспоминаниях, наполовину в реальности, — посмотри на этот дом, что напротив отеля с вывеской "Встреча зеленщиков", и скажи, что ты в нём находишь примечательного.
Они стояли перед маленьким старым особняком, узким, низким и грязным. На первом этаже дверь вела в распивочную. Над дверью вывеска извещала о встрече зеленщиков.
Дом нависал — казалось, в стремлении удержаться — над просторным строением 18 века, стену которого украшал пузатый металлический балкон с крупным и изящным рисунком литья. На него и указывал своим зелёным зонтиком Теофраст.
Адольф ответил:
— Я вижу прекрасный балкон.
— А ещё?
— Лепнина над дверью в виде колчана Амура.
— А ещё?
— Больше ничего.
— А ты не обратил внимание на эти мощные решётки на окнах?
— Да, конечно.
— Были времена, мой дорогой Адольф, когда все стремились установить на свои окна решётки. Их никогда в Париже не было столько, как в 1720 году, и клянусь тебе, их начали ставить сразу после того дела в Пёти-Огюстен. Так парижане оснащали первые этажи. Но нас это не беспокоило, у нас был Симон Овернец.
Адольф счёл момент подходящим для того, чтобы выяснить наконец, кто такой Симон Овернец, имя которого, зачастую без повода, всплывает в их разговорах.
Теофраст ответил:
— Он был моим основанием колонны — очень полезная штука.
— А что это такое, "твоё основание колонны"?
— Непонятно? Погоди, сейчас поймёшь. Представь, что ты — Симон Овернец.
Адольф согласился представить, оговорившись, что "только не надолго".
— Погоди-ка, вот встань сюда!
И Теофраст, подведя Адольфа к стене "Встречи зеленщиков", стал объяснять, какую позу ему надо принять: расставить ноги, упереться в стену, пригнуть голову.
— Я ставлю тебя сюда, — сказал он, — из-за вот этого маленького карниза. Как я помню, он очень удобен.
— И что дальше? — спросил Адольф.
— После, поскольку ты основание колонны, то я поднимаюсь на него, и тогда...
И раньше, много раньше чем г-н Лекамюс смог представить это движение, Теофраст взлетел ему на плечи, перепрыгнул на карниз и, пройдя по его краю, перескочил на балкон особняка напротив и исчез в приоткрытом окне.
Поражённый и ошеломлённый г-н Лекамюс глядел вверх с открытым ртом и всё гадал, куда именно мог исчезнуть его друг Теофраст, как вдруг улицу заполнили душераздирающие крики. Отчаянный голос взывал: "На помощь! Воры! Убийцы!"
— Я должен был догадаться! — вскричал г-н Лекамюс и, охваченный ужасом приближающейся катастрофы, ринулся в дверь особняка, из окон которого доносились крики, тогда как на улице прохожие останавливались и сбегались в большой спешке к дому.
С юношеской резвостью он взлетел по широкой лестнице на второй этаж как раз в тот момент, когда там открылась дверь и из неё вышел Теофраст, держа шляпу в руке. В глубоком поклоне он склонялся перед пожилой дамой, чьё лицо было увешано папильотками, а зубы стучали от ужаса. Теофраст сказал:
— Любезная сударыня, если бы я хоть на секунду мог допустить, что доставлю вам такой неприятный сюрприз, проникая в ваш салон через окно, то я лучше бы спокойно гулял по улице. Мадам, я ни вор, ни убийца. Я всего лишь честный торговец каучуковыми штемпелями.
Адольф схватил его за руку и хотел увлечь к выходу, но Теофраст продолжил:
— Это всё из-за Адольфа, любезная сударыня, он хотел, чтобы я показал, как Симон Овернец работал у меня основанием колонны.
Адольф, за спиной Теофраста, руками подавал знаки даме в папильотках, стараясь дать ей понять, что его друг не в себе. Поняв его, дама тут же упала в обморок на руки подбежавшей горничной. На лестнице меж тем стало людно, и Адольф воспользовался толчеёй, чтобы увести Теофраста. Без труда они пробились сквозь толпу, и Теофраст сказал:
— А что самое удивительное в этом деле, мой дорогой друг, это то, что Симон Овернец, побыв основанием колонны более двух лет, ни о чём не догадывался, считая, что оказывает услуги молодым повесам, которые развлекаются таким образом.94
Адольф не слушал Теофраста. Одной рукой он держал его за рукав и тащил, быстро шагая, в сторону улицы Квашни,95 другой утирал пот со лба.
Ах, видимо пора! — бормотал он, — видимо пора! Что же я наделал?
— Куда ты меня ведёшь? — спросил Теофраст.
— К одному из своих друзей.
На улице Квашни они вошли в красноватый подъезд дома, возраст которого сложно было определить. Адольф, уверенно шедший вперёд, был явно знаком с внутренним его устройством. Они поднялись по нескольким совершенно затёртым каменным ступеням. Пройдя вглубь двора, Адольф толкнул мощную дверь.
Они оказались в каком-то подобии вестибюля, освещённом большой круглой лампой в форме шара, подвешенной на железных цепях к каменному плафону.
— Подожди меня тут, — сказал Адольф, закрывая особым образом входную дверь.
Он пообещал быстро вернуться и исчез.
Теофраст уселся в просторное соломенное кресло и огляделся. Обстановка комнаты, а в особенности вид стен привели его в состояние крайнего изумления.
Они были покрыты бесчисленным количеством слов, выписанных чёрными буквами. Как мухи, они беспорядочно покрывали поверхность стен.
Некоторые из них он прочёл: Ирис, Якин и Боаз, Феб, Пико дела Мирандола, Парацельс, Жак де Моле, Нефеш-Руах-Нешама, Иезекииль, Айша, Пуизегюр, Калиостро, Вронский, Фабр д’Оливе, Луи Люка, Хирам, Илия, Плотин, Ориген, Гуттманн, Сведенборг, Горгий, Аполлоний Тианский, Кассиодор, Элифас Леви, Кардан, Алан-Кардек, Oлимпиодор, Спиноза,96 а также повторённое сотню раз слово ИОА.
Он повернулся к другой стене, на которую опиралась спинка его кресла, и там увидел сфинкса, пирамиды и большую розетку, из середины которой Христос, объятый пламенем, протягивал руки. По розетке шла надпись: Amphitheatrum sapientiæ æternæ solius veræ.97 Это был символ розенкрейцеров.
Под розеткой шли две строчки:
К чему очки, факелы и свечи
Тому, кто зажмурился, чтоб ничего не видеть?

— Я не зажмуриваюсь, — сказал себе Теофраст, — а очки у меня и так есть. И чёрт меня побери, если я понимаю, где очутился!
Взгляд его упал на выписанную золотом фразу:
"Столкнувшись с фактом, даже единичным, привлеките весь свой разум, ищите очевидное, изучайте явное, рассматривайте гипотезы и забегайте вперёд, если это необходимо" (Служебная инструкция клиники Отель-Дьё,98 проф. Труссо).
Также рядом были ястребы, грифы, шакалы, люди с птичьей головой, многочисленные скарабеи, Бог с ослиной головой, затем скипетр, осёл и глаз — эмблемы Озириса.
Затем он прочёл изречение, написанное синими буквами:
«Чем более душа укореняется в своих инстинктах, чем более теряет саму себя в позывах плоти, тем менее она способна осознать свою бессмертную жизнь и тем сильнее она становится узницей живого трупа».
Уже немного запуганный и потерявший терпение в ожидании друга, Теофраст приподнял драпировку, за которой исчез Адольф. Но, поднявшись на первую ступеньку, он лбом налетел на две свисавших стопы, тотчас же издавших характерное клацанье. Он присмотрелся: это был скелет.
Мы уже говорили, что г-н Лекамюс интересовался оккультными науками и занимался спиритизмом. Из того, что на сегодня нам известно о его характере и знаниях, мы можем заключить, что то был самый вульгарный и наименее развитый из всех любителей. Практиковал спиритизм он из-за моды, из-за снобизма, чтобы удивлять завсегдатаев салонов, в которые был вхож. Изначальный скептик, сперва он крутил столы так же, как и сердца; я хочу сказать, что в спиритизм он верил не больше, чем в любовь. Но вот настал день, когда и сердце, и разум его нашли объекты преклонения: он встретил Марселину и г-на Элифаса де Сент-Эльм де Тайебург де ля Нокса.
Он повстречал Марселину в салоне, где занимались поисками "преддуха". Этот салон признавал своим великим мастером, руководителем и богом г-на Элифаса де Сент-Эльм де Тайебург де ля Нокса.
Впрочем, г-на де Сент-Эльм де ля Нокса они видели редко, он вёл уединённую и загадочную жизнь в глубинах улицы Квашни. Поэтому его появления в салоне Пневматиков у очаровательной мадам Бифини (о которых всех оповещали заранее) воспринимались посвящёнными как подобие религиозного праздника, попасть на который они спешили с должным благочестием.
Как Марселина оказалась в этом кругу? Желаниями самого г-на Лонге, который, прослышав про салон Пневматиков, сделал всё, чтобы его жена была в нём представлена. Он простодушно полагал, что это что-то вроде великосветского кружка крупных торговцев каучуком. Однако каждому известно, что пневматология является направлением метафизики, изучающим духов (от греческого слова πνεῦμα — дыхание, душа). Пневматики являлись посвящёнными этого течения, ничего общего не имея с той тягучей и упругой массой, извлекаемой из надрезов на коре дерева, именуемого в Восточных Индиях cahuchu.
Они называли себя ещё и гностиками; это, разумеется, касалось лишь тех из пневматиков, кто особо посвятил себя изучению Гнозиса — суммы знаний, получаемых чудесным путём и недоступных приёмам познания общеизвестных наук. В тот день, когда Марселина впервые оказалась в салоне мадам Бифини, г-н де Сент-Эльм де ля Нокс выступал с лекцией о Гнозисе. Волей Провидения г-жа Лонге и г-н Лекамюс оказались рядом. То ли из-за особо пленительного и проникновенного в тот день красноречия г-на де Сент-Эльм де ля Нокса, то ли из-за того, что их друг к другу прижала толпа посвящённых, но к концу выступления г-н Лекамюс и Марселина почувствовали, как их охватило двойное пламя — огонь любви и огонь Гнозиса.
Именно таким образом г-н Лекамюс, обнаруживший — случай всегда выступает инструментом Провидения, — что г-н Лонге является его старым приятелем по колледжу, после нескольких сеансов у Пневматиков стал другом их семьи. Марселина пришла к выводу, что не стоит отвлекать мужа, по уши ушедшего в дела, объяснениями про разницу между Пневматологией и каучуковыми штемпелями.
Эта преамбула была необходима, чтобы объяснить читателю, почему Адольф и Марселина находятся в лаборатории г-на де Сент-Эльм де ля Нокса в подвале дома на улице Квашни, в то время как уставший ожидать Теофраст отпихивается в вестибюле от скелета.
Визит к г-ну де ля Ноксу был следствием бурного и откровенного разговора, который утром этого дня за закрытыми дверями состоялся между г-м Лекамюсом и мадам Лонге. Марселина открыла ему своё глубокое беспокойство, рассказала о событиях ужасной ночи, и история ушей г-на Петито убедила Адольфа, что настало время обезвредить Картуша. В глубине души г-н Лекамюс считал себя в какой-то мере ответственным за кровавую выходку Теофраста; со страхом он спрашивал себя, до каких границ тот может пойти по этому красному пути, на который его толкает его собственная неосведомлённость.
Не стоит скрывать, что столкнувшись с реинкарнированной душой г-на Лонге, Адольф Лекамюс повёл себя как неопытный новичок. Нелишним будет сказать, что совершенно нельзя вести себя так с подобной душой, чья бы она ни была! Это, вероятно, самый сложный человеческий механизм, самый деликатный и, несомненно, самый сложный в управлении! Обращаться с нею ни за что не сможет человек, дважды посетивший собрания пневматиков, а именно так и повёл себя Адольф. К примеру, существует непреложный принцип управления реинкарнированными душами: не начинать процесс, пока нет уверенности в возможности его остановить.
Можно — и даже нужно — поставить вопрос: знал ли вообще г-н Лекамюс о его существовании? Во всяком случае, если судить по его действиям — наверняка нет. Едва удостоверившись во встрече с такой душой, он погнал её вскачь. Как неосторожно он поступил, демонстрируя реинкарнированной душе г-на Лонге её портрет!
А теперь он не знал, как нажать на тормоз им самим неосознанно запущенного механизма! Могу вам сказать об этом лишь одно: в целом, г-н Лекамюс не знал, как остановить реинкарнированную душу.
В этой прискорбной ситуации я бы сравнил г-на Лекамюса с ребёнком, забравшимся в автомобиль, что-то в нём подёргавшим — и обнаружившим, что он поехал! Перед собой и вокруг он видит педали, рычаги, руль, но он не знает, как ими пользоваться. Когда и как автомобиль остановится? А тот летит, давит, размазывая кровь по дороге, режет уши и входит через окна в квартиры порядочных людей!
Итак, г-н Лекамюс и мадам Лонге пришли этим утром к г-ну де Сент-Эльм де ля Ноксу с просьбой сесть за руль, поскольку в Париже не было более умелого шофёра реинкарнированных душ.
Но вернёмся к налетевшему на скелет Теофрасту. Он нашёл для него мягкое, полное сострадания напутствие:
— Бедняга, на холмах Сен-Шомон99 тебе было бы наверняка спокойнее.
И, грустно улыбаясь, пошёл далее.
Коридор, по которому он двигался наугад, не имел окон. Тёмно-красный свет заливал его, и Теофраст никак не мог понять, где его источник. Потом он заметил, что свет в коридор пробивается сквозь толстые стёкла нескольких склепов. Откуда внутри их взялись эти ярко-красные огни, освещавшие его путь?
Всё было непонятно, но он не мучился этим вопросом и даже не задумывался, как и почему он, Теофраст, оказался в этом свечении. Наконец, он спросил себя: "Да всё-таки, что я тут делаю, в этом доме на улице Квашни?", но тут же оставил это занятие, потому что ответа не было.
Emmanuel, Noun, Samech, Haïn... Sabaoth... Adonaï...100
Вот ещё имена на каменных стенах.
Единственным украшением этих стен, по которым линией тянулись имена, была бесконечная вереница звёзд, образованных двумя треугольниками соломоновой печати.101 Между печатями стояло написанное зелёной краской слово NIRVANA.
Коридор не был прямым, он изгибался и встречал Теофраста углами и выступами. Там оказался даже перекрёсток, дойдя до которого, он благоразумно было остановился, но нетерпение подгоняло его, и он направился дальше. Пять минут спустя, ничего не понимая, он оказался на прежнем месте. Тогда он пошёл по тому же коридору, которым и пришёл сюда из вестибюля, но, к величайшему своему изумлению, вестибюля не нашёл. Он уже был готов взвыть от отчаяния, когда перед ним появился Адольф. Глаза его были красны, будто он плакал. С глубокой грустью он произнес:
— Пойдём! Марселина уже здесь. Мы хотим представить тебя доброму другу. — И Теофраст, сам не поняв как, вдруг оказался в просторной сумрачной комнате, где взгляд входящего притягивал чудесный свет, падающий на самое благородное, самое красивое и самое мягкое из всех им в жизни виденных человеческих лиц. Странно, казалось, свет не падает на него, а наоборот, этот человек сам излучает его. Действительно, при малейшем движении свет двигался вместе с ним. Это были одновременно и фигура, и факел. Перед этим факелом стояла женщина в самой смиренной позе, скрестив руки. На неё падали отблески этого дивного и гармоничного существа.
Теофраст услышал голос друга. Он исходил от мужчины, но был мягче и добрее самого мягкого из женских. Голос произнёс:
— Входите без страха.


Джованни Доменико Тьеполо
"Христос и блудница"

Более всего г-на Лонге с самого момента его появления в доме по улице Квашни поразил тот астральный свет, тот загадочный флюид, истекавший от благородных черт г-на Элифаса де ля Нокса. Он передан нам Джеймсом Тиссо на его несказанно прекрасной гравюре, сделанной по фотографии, запечатлевшей явление призрака в ходе сеанса медиума (сообщение об этом факте было сделано на конгрессе спиритов в 1889 году). Там, рядом с материализующимся призраком молодой девушки, мы видим г-на Элифаса де ля Нокса в лучах исходящего от него света.
Облик г-на Элифаса де ля Нокса полон божественной элегантности — так элегантен может быть Христос работы Тьеполо.102 Божественная элегантность была ему присуща с подросткового возраста, даже после того, как он проел три миллиона с бедняками. Как вы понимаете, я не хочу сказать, что он был наделён неким высшим даром, например, исцеления тяжёлых больных или прокормления голодных толп, — иными словами, тем, что могло бы заинтересовать учреждения частной или государственной благотворительности, — но он имел обыкновение затевать "брачный пир"103 для бедных.
Он собирал самых отверженных, чтобы окунуть их в несравненную пышность своего загородного поместья, где они месяцами вели жизнь принцев, сохраняя, меж тем, свои прежние лохмотья, поскольку Элифас, окружая их исключительной, вплоть до псовой охоты, роскошью, жаловался, что он недостаточно богат для того, чтобы оплатить им новые брюки.
В наступившем молчании Теофраст любовался сияющим лицом г-на Элифаса де ля Нокса и ощущал безмерное удивление. Но поскольку он чувствовал явную симпатию к этому человеку, с которым ему пришлось столкнуться в таких непредвиденных обстоятельствах и несколько демоническом (по его мнению) антураже, то он решил без опаски поинтересоваться у него причиной происходящего.
— Я не знаю, где нахожусь, — сказал Теофраст, — но меня успокаивает то, что рядом с вами, месье, я вижу моего друга Адольфа и мою жену Марселину. Однако сейчас, прежде всего, мне хотелось бы знать, как вас зовут.
— Друг мой, — произнёс прекрасный гармоничный голос, — меня зовут Элифас де Сент-Эльм де Тайебург де ля Нокс.
— Вас так действительно зовут? — спросил Теофраст, который понемногу начал приходить в себя.


Джованни Баттиста Тьеполо
"Христос и самаритянка"

Испускающий свет человек улыбнулся и утвердительно кивнул головой.
— В конце концов, — сказал Теофраст, — ничего удивительного. Что касается меня, меня зовут Картуш, и это моё настоящее, фамильное имя, хотя я долго подозревал, что это кличка.
— Вас зовут не Картуш, — мягко произнёс Элифас. — Ваше имя Теофраст Лонге.
— Одно другому не мешает! — вполне логично ответил Теофраст, который знал это лучше, чем кто бы то ни было.
— Простите, — ещё более мягко произнёс Элифас, — нельзя, чтобы ваш разум смешивал эти вещи. Вас раньше звали Картушем, а сегодня вы Теофраст Лонге.
И повторил:
— Знайте же: вы — Теофраст Лонге! Друг мой, друг мой, послушайте меня внимательно, как слушают врача, который вас скоро излечит... ведь вы больны, вы серьёзно больны, и причина болезни в том, что вы полагаете себя Картушем, тогда как вы являетесь Теофрастом Лонге. Я взываю к присущему вам благоразумию.
— Тем лучше! — сказал Теофраст. — Я люблю простые вещи. Я только не люблю, совершенно не люблю, когда вот так вот встречают входящих, как у вас — надо идти по лабиринту, коридору, увешанному скелетами. Что он у вас делает, вместо того, чтобы мирно покоиться на холмах Сен-Шомон? Я его узнал! Его везли на могильник в монфоконских Висельных Вилах104 как раз в тот день, когда я вместе с Больё и Добряком праздновал мою свадьбу с Мари-Антуанетт-Нерон! В то время, дорогой господин де Элифас де Талья-ребус...
— Элифас де Тайебург, — поправил его г-н Лекамюс.
— ...Дорогой месье Элифас де Тайебург, мой друг Адольф, который серьёзен, что твой осёл, вам скажет, что в то время на монфоконских Висельных Вилах уже не вешали... но в тамошнюю яму свозили жмуриков, тех, кого вздёрнули в других местах. Именно так и беднягу Гателяра, скелет которого я сразу признал, на эту свалку привезли после того, как повесили на Гревской площади, а Гателяр, дорогой мой месье Огонь Святого Эльма...
— Де Сент-Эльм, — вновь поправил г-н Лекамюс.
— Дорогой месье де Сент-Эльм, Гателяр был полное ничто, несчастный горемыка, но с воображением: он однажды, переодевшись королевским уполномоченным, показал одному дворянину письмо с печатью и потребовал отдать шпагу. Тот решил, что арестован, и отдал её, а рукоятка там была с золотом, да такой работы, что вы и не представите себе! Эта история для Гателяра закончилась на кончике верёвки. Но к чёрту! Дорогой месье Экинокс!..
— Де ля Нокс.
— Дорогой мой свадебный господин!105 Чёрт меня подери, мог ли я тогда представить, что когда-то встречу его скелет в доме на улице Квашни!
Неподвижно замерший Элифас рассматривал собеседника — и пришёл к выводу, что сейчас ничто не может помешать Теофрасту и его речам.
Тот продолжал:
— Я никогда и нигде так не смеялся, как на Сен-Шомонском холме, между Шкаликовой мельницей и Петушиной. Там находился кабачок, его поставили на месте той харчевни, что так нравилась Франсуа Вийону,106 там на протяжении веков собирались в дни массовых повешений воры и потаскухи, чтобы попировать в великом веселии. Именно между двумя мельницами, Шкаликовой и Петушиной, и виселицей Монфокон, — точнее вам сказать не могу, там всё так изменилось, — я зарыл часть приданого Мари-Антуанетты Нерон, которая столь любезно приняла предложение доброго молодца, друга Бургиньона и Коровы в фижмах, и которая в тот вечер вообще ни в чём не могла нам отказать — правда, под угрозой смерти. Если бы у вас был старый план Парижа, господин де Элифас де Талья-ребус Свадебный Огонь Эльма...
Не успел Теофраст закончить последнюю фразу, как совершенно неожиданным образом окутывавшие их сумерки рассеялись, и комната, в которой находились собравшиеся, предстала перед ними во всём сияющем блеске дня.
С явным облегчением Теофраст огляделся вокруг. Сперва он посмотрел на Марселину, которая, казалось, бормотала молитвы, потом на Адольфа, глаза которого были полны слёз, потом на г-на де ля Нокса, улыбавшегося ему мягкой, сочувственной улыбкой. Он уже потерял свой сверхъестественный вид, его астральное одеяние исчезло, и, несмотря на утончённо бледные и незабываемые черты лица, он казался обычным человеком, "таким как все".
— Мне так больше нравится, — сказал Теофраст, вздохнув.
Элифас привстал:
— Нет, я вам не дам старый план Парижа, — сказал он, — хотя у меня есть все их издания. Не надо, господин Лонге, думать о старом Париже. Вам нечего делать в старом Париже. Вы — Теофраст Лонге, а на улице сейчас благословенный 1899-й год.
— Возможно, — упрямо отвечал Теофраст, — но речь идёт о моих сокровищах, моей собственности, и это моё право — посмотреть на план старого Парижа, найти там место, где я их когда-то зарыл, а на плане нового Парижа понять, где их можно найти сегодня! Это же так просто!
Элифас произнёс, обращаясь к Адольфу:
— Мне тут часто приходится наблюдать кризисы КАРМЫ, но такой силы — впервые.
— О! Да вы ничего пока и не видели! — настаивал Теофраст. Элифас подумал, затем подвёл его к стене, на которой висел современный план города, и сказал:
— Вот точное место монфоконской виселицы, а что касается отмеченных на плане 1721 года Петушиной и Шкаликовой мельниц, они находились по обе стороны холма Сен-Шомон. Здание виселицы стояло на небольшом пригорке, в стороне от центральной вершины, неподалёку от места, на котором сейчас протестантский храм, что на Крымской улице. И чтобы найти ваши сокровища, сударь, следовательно, надо вести раскопки в этом треугольнике...
Эти холмы были перестроены сверху донизу, и я сомневаюсь, что ваши сокровища всё ещё лежат на прежнем месте.107 Вот, я показал вам этот участок на современном плане лишь для того, чтобы освободить ваш разум. Друг мой, друг мой, разум должен быть свободен. Не привязывайтесь к вашим сокровищам! Не живите прошлым! Это преступление! Нужно жить настоящим, то есть для будущего. Друг мой, друг мой, вам предстоит вскоре изгнать Картуша, потому что Картуша больше нет. Есть только Теофраст Лонге.
Последние слова Элифас подчеркнул особо.

______________________________________________
89 Этот господин уже наверняка известен знатокам творчества Леру по роману "Роковое кресло" (изд. "Амфора", 2000 г.) — Прим. перев.
90 Жан-Франсуа Барбье — автор "Хроники Регенства и царствования Людовика 15-го". — Прим. перев.
91 Часто упоминаемое в этой книге "колесо" вовсе не было чем-то вроде уменьшенного в величине колеса обозрения, хотя такие формы в Средние века тоже применялись. Чаще всего это был лежащий на эшафоте круг с двумя перекрещенными брусьями, на которых распинали — наподобие знаменитого рисунка Леонардо — приговорённого. Для читателей приводится гравюра из книги Жюля де Грандпре "Картуш, король воров...", на которой Картуш уже разложен на такого рода сооружении, а знаменитый парижский палач Сансон готовится перебить ему кости рук и ног металлической палкой. — Прим. перев.
92 По материалам процесса Картуша. — Прим. Г. Леру.
93 Испанский сапог — орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени. Классический "испанский сапог", который использовался во Франции и на Британских островах, состоял из двух досок, между которыми помещалась нога допрашиваемого. Эти доски были внутренней частью станка, давящего на них по мере погружения в него деревянных кольев, которые вбивал в специальные гнёзда палач, или вращения винта. — Прим. перев.
94 Исторический факт. В ходе процесса над пособниками Картуша чистосердечие Овернца было доказано, и это спасло ему жизнь. — Прим. Г. Леру.
95 Квашня (Huchette) — сперва я давал транскрипцию (Юшетт), но, встретив в переводе романа Эко "Пражское кладбище" такой перевод, решил не прерывать традицию. Леру поселил своего персонажа в примечательном месте, это что-то вроде парижского Хитрова рынка. Эко, скрупулёзнейше относясь к деталям, даёт устами одного из героев такую ей оценку: "Ищите меня у папаши Лоретта на улице Квашни... Жандармы туда уже не заходят. Во-первых, потому что им пришлось бы арестовывать всех, кто в помещении, то есть возня немалая. Во-вторых, в такое место жандарм, если и зайдёт, совершенно не может знать, выйдет ли оттуда целым". — У. Эко. Пражское кладбище. — М., Астрель, 2012. С. 240. — Прим. перев.
96 Ирис — в русской транскрипции Ирида, древне-греческая богиня радуги.
Якин и Боаз — каббалистическо-масонский символ, два столба из бронзы: Якин — мужской и белый, Боаз — женский и красный, якобы отлитые Хирамом ("сыном вдовы") при строительстве Соломонова храма.
Феб — он же Аполлон.
Пико дела Мирандола — итальянский философ и ученый 15 века, энциклопедии настаивают на термине "гуманист".
Парацельс — а этот не только лечил, но пытался построить медицину на основе каббалистических и мистических практик; утверждал, что человек — Микрокосм, отражение Макрокосма. Наверно, за это и удостоился места на стенке...
Жак де Моле — двадцать третий и последний Магистр ордена тамплиеров.
Нефеш-Руах-Нешама — в Каббале части человеческой души.
Иезекииль — пророк времён "вавилонского пленения" (6 в. до Р. Х.). Считается автором текста, вошедшего в Ветхий Завет как "Книга Иезекииля".
Айша — жена Магомета, противница халифа Али; почитается мусульманами как пророчица.
Маркиз де Пуизегюр — французский аристократ, один из первооткрывателей гипнотизма (в то время получившего название "животный магнетизм" или месмеризм").
Калиостро — ну, этого и так все по фильму знают...
Хёне-Вронский — польский философ и теолог начала 19 века. Искал, вслед за Кантом и Лапласом, абсолютный принцип познания, который мог бы выразить, как Тайное имя Бога у евреев, весь мир в одной формуле или слове. Автор термина "мессианизм"; кстати, духовным его собратом в части славянского мессианизма, был, оказывается, Адам Мицкевич. У нас, к великому сожалению, ни одно из сочинений не переведено.
Антуан Фабр д’Оливе — французский драматург, учёный и философ-мистик.
Луи Люка — французский оккультист 19 века.
Хирам — строитель Соломонова храма, один из любимых масонами персонажей.
Илия — пророк Ветхого Завета (4-я Кн. Царств). За что его в такую компанию — непонятно.
Плотин — философ, в 3 веке н. э. придумал неоплатонизм. Но это не имени самого себя, а Платона, того самого...
Ориген — философ и христианский теолог 3 в. н. э.
Якоб Гуттманн — немецкий раввин, богослов и религиозный философ.
Сведенборг — шведский мистик и теософ, визионер. Духозрел небеса и ангелов, оставил много-многотомные их описания, на базе которых сложилась даже секта его имени (сведенборгиане).
Горгий — философ 5-4 вв. до н. э.; школа элеатов. Один из первых представителей агностиков-пофигистов: ничто не существует, а если существует, то непознаваемо, а если познаваемо, то необъяснимо другим. Прикольная философия с итоговым выводом: "Не парьтесь!"
Аполлоний Тианский — проповедник конца 1-го века н. э., неопифагореец, сторонник теории переселения душ.
Кассиодор Флавий Магн Аврелий — один из крупнейших государственных и культурных деятелей Запада эпохи раннего Средневековья, выдающийся писатель, занимался логикой, диалектикой.
Элифас Леви — французский оккультист 19 века, автор многих книг по магии.
Кардан — математик, медик, философ начала 16 века.
Алан-Кардек — псевдоним французского физика Ипполита Леона Дениса Ривайя — спирита, ряд работ посвятившего реинкарнации.
Олимпиодор — философ-неоплатоник 6 века; считается последним философом языческой традиции в Александрии.
Бенедикт Спиноза — ну, этого тоже все знают... — Прим. перев.
97 "Амфитеатр вечной мудрости" (лат.) — название книги Генриха Кунрата — немецкого алхимика, мистика, каббалиста (1560-1605), последователя Парацельса; впервые опубликовано в Ганновере, Германия, в 1609 году, пользовалось большим авторитетом среди алхимиков и адептов тайных знаний, среди прочих были и российские масоны и мартинисты, в кругу которых появился и русский перевод этой книги, сохранившийся в нескольких рукописных экземплярах. Автор заверял, что владеет ключом к Апокалипсису. — Прим. перев.
98 Hôtel-Dieu (букв. Божий Дом) — в средние века приют для нищих рядом с собором Парижской Богоматери. Позже — городская больница. — Прим. перев.
99 Холмы Сен-Шомон (des Buttes-Chaumont, Шомоновские Холмы) — сегодня один из красивейших парков Парижа, в 1867 году разбитый на месте карьеров, служивших прибежищем для всякого рода бродяг и бандитов парижского социального "дна". — Прим. перев.
100 Смесь библейских имён и букв древнееврейского алфавита. — Прим. перев.
101 То же самое, что и "звезда Давида". — Прим. перев.
102 Мы не знаем точно, кого из Тьеполо имеет в виду Гастон Леру, поскольку это имя носили двое художников: Джованни Баттиста Тьеполо и его старший сын Джованни Доменико Тьеполо. Оба они — итальянские живописцы, рисовальщики, гравёры. Из-за того, что сын длительное время подражал стилю отца, отличить их работы может только очень опытный искусствовед. Образы Спасителя у обоих отличались особой красотой и одухотворённостью. Читателю предлагаются две картины для примера. — Прим. перев.
103 [16]...один человек сделал большой ужин и звал многих, [17] и когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: идите, ибо уже все готово.


Виселица Монфокон

[18] И начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня. [19] Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня. [20] Третий сказал: я женился и потому не могу придти. [21] И, возвратившись, раб тот донес о сем господину своему. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых. [22] И сказал раб: господин! исполнено, как приказал ты, и еще есть место. [23] Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой. [24] Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных. — Евангелие от Луки, гл. 14, 16-24. — Прим. перев.
104 На виселице в Монфоконе трупы сбрасывались в специальный каменный колодец (оссуарий), так так по поверьям хоронить повешенных было нельзя. В дальнейшем этот оссуарий ещё всплывёт в сюжете. — Прим. перев.
105 Теофраст уже явно сознательно мешает слова: вместо Nox — фонетически близкое Noce (свадьба). — Прим. перев.
106 Франсуа Вийон — известный поэт французского средневековья. Кроме трудов литературных не чурался и криминала, участвовал в грабежах, был приговорён к повешению (заменено высылкой). Некоторые стихи даже были написаны на воровском жаргоне. Символично, что у Леру на месте его любимой харчевни ворьё Парижа провожает в последний путь коллег-висельников. Одно из самых проникновенных произведений Вийона — "Баллада повешенных":

Терпимей будьте, братья-люди, к нам,
Что раньше вас прошли земным путём.
Коль явите вы жалость к мертвецам,
В свой срок и вам Господь воздаст добром.
Вот мы висим на рели вшестером.
Плоть отпадает от костей кусками,
Кружится вороньё над головами,
И нас по праву судите вы строго,
Но, не смущаясь нашими делами,
О милосердье к нам молите Бога.

Нас не корите тем, что палачам
Мы в руки были отданы судом:
Ведь слишком часто, как известно вам,
Где зло, где благо, мы не сознаём.
Предстали наконец мы пред Творцом,
Чтоб Он своими возвестил устами
Тем, кто Его закон не чтил годами,
В рай или же в геенну им дорога,

А вы, коль скоро мы в расчёте с вами,
О милосердье к нам молите Бога.

Сечёт нас ночью дождь по черепам,
И солнце зноем обжигает днём,
Сороки очи выклевали нам,
Но мы уснуть не можем вечным сном,
Покудова покой не обретём,
А нас качает взад-вперёд ветрами.
Не заноситесь, люди, перед нами,
А за себя восчувствуйте тревогу
И, шествуя не нашими стезями,
О милосердье к нам молите Бога.

Христе, Владыка, правящий мирами,
Не дай, чтоб нас в аду терзало пламя
За то, что в жизни мы грешили много,
А вы, о люди, исходя слезами,
О милосердье к нам молите Бога.

Пер. Ю. Б. Корнеева — Прим. перев.

107 В документе Теофраста Монфокон обозначен обрывком слова "Le Four..." Подставляя буквы в пробелы, получим: "Les Fourches", т. е. Les Fourches Patibulaires (Висельные Вилы). Только в 1766 году содержимое захоронения в Монфоконе было перемещено в окрестности ул. Секретан. На него недавно наткнулись, провели раскопки, но единственное, что удалось обнаружить помимо костей, — древний горшок для горчицы. — Прим. Г. Леру.